Захария Станку - Ветер и дождь

Она поискала глазами своих детей в толпе и крикнула им:

— Идите сюда! Познакомьтесь с товарищами. Пусть на вас поглядят…

Они вышли из толпы, и оказалось, что это уже вполне взрослые люди. Все четверо были в мать — и лицом, и осанкой.

— Вот мои дети, товарищи. Один бог знает, как тяжело было их вырастить. Но я их вырастила. А теперь я сделаю их коммунистами. Все четверо будут у меня коммунистами. А что касается моего непутевого муженька, то мне стыдно за него, товарищи. Говорю ему: запишись в коммунистическую партию, как я… А он: нет да нет, боюсь, говорит, что эти, с Запада, высадятся в Констанце, прилетят на самолетах и повесят нас на первой акации… Вот он у меня какой! Боюсь, говорит, за завтрашний день. Опасаюсь, говорит, за то, что может случиться завтра. А что может случиться завтра? Завтра случится то, что мы захотим. Мне стыдно за мужа, товарищи. Дуралей он, вы уж его простите, товарищи…

— Ты меня не оскорбляй, Штефана, — пробормотал человек с дубиной. — Вот погоди, придешь домой, я тебя проучу.

— Думаешь, испугалась? Не боюсь я тебя, дуралей. Это же не твои слова. Это ты повторяешь слова, которым научили тебя Гэлбяза и боярин Цепою. Они тебя накручивают, дуралей. Вот при всех говорю: если не возьмешься за ум, пеняй потом на себя! Не смей даже являться домой — я тебя и во двор не пущу. С таким дуралеем я и знаться не желаю.

Кто-то из толпы спросил:

— И в постель к себе его не пустишь, Штефана?

Женщина смутилась и даже слегка покраснела, но быстро оправилась от смущения и ответила:

— И в постель… Вот вам крест! Он мне противен.

Человек с палкой пробормотал:

— Я тебе противен, Штефана? Ты меня не пустишь в постель? Ты? Ты меня не пустишь…

В толпе засмеялись. Женщина не обратила на это никакого внимания и продолжала:

— Неужто ты до сих пор еще не понял, что ведешь себя как дурак, Агапие? Был ты батраком у боярина? Был. Ел похлебку боярских слуг? Ел. Долгие годы тебя только похлебкой и кормили. Теперь пришло такое время, когда мы тоже можем стать людьми, а ты скулишь: «а если», «а вдруг», «а если вы нас обманете?», «а вдруг прилетят те, на самолетах?» Как тебе не стыдно, Агапие! Трус ты несчастный, Агапие…

Я подумал, что пора бы объявить собрание закрытым, а то появится еще какая-нибудь пара вроде Штефаны и Агапие и тоже начнет выяснять свои отношения при всем честном народе. Но тут я увидел приближающегося к нам всадника. Толпа расступилась. На лошади сидела женщина в сапогах и поддевке. Издали она показалась мне маленькой и толстой, но, когда подъехала ближе, я понял, что она горбата. Лицом она тоже не вышла: маленькие хитрые глазки, большой нос, похожий на картофелину.

Подъехав почти вплотную к нашему газику, горбунья ловко спрыгнула со своего коня и улыбнулась:

— Добрый день, товарищи. Здравствуйте!

В толпе громко засмеялись. Кто-то заметил:

— Барышня Ангелиу тоже стала товарищем. Здравствуй, товарищ барышня…

Горбунья не обратила никакого внимания на эти слова и протянула руку Орошу:

— Товарищ секретарь уездного комитета партии, не так ли? Разрешите представиться — Теца Ангелиу.

Потом она протянула руку и мне:

— Разрешите представиться — Теца Ангелиу.

— Очень рад.

Она вдруг пристально посмотрела на меня и спросила:

— Ваше лицо кажется мне знакомым. Вы не были журналистом?

— Не скрою. Был.

— А не приходили ли вы к моему отцу брать у него интервью? Приходили, можете не подтверждать. Боже, кто бы мог подумать, что я встречу вас здесь. Мир перевернулся вверх дном. Кто бы мог это предвидеть?

— Кое-кто все же предвидел, мадемуазель. Были люди, которые этого ожидали. Уверяю вас, такие люди были.

— Возможно, — сказала она спокойно. — Хотя все идет, наверно, не совсем так, как вы себе это представляли.

Она вдруг увидела мужа Штефаны и обратилась к нему:

— Как поживаешь, Агапие? Давненько я тебя не встречала. Что случилось? Почему не приходишь? Приходи. Есть разговор, Агапие…

Вместо Агапие ответила его жена Штефана:.

— А зачем ему к вам ходить, барышня? Что он у вас забыл? Опять заставите его работать, а кормить будете баландой?

— В нынешние времена и баланда годится, Штефана. У многих, у очень многих даже и баланды не найдется.

Она ловко смахнула хлыстом пылинку со своего начищенного до блеска сапога и снова обратилась к нам:

— Товарищи, я хочу с вами поговорить, у меня есть жалоба.

— Говорите, — сказал Орош. — У меня нет секретов от товарищей крестьян.

— Ладно, — сказала Теца Ангелиу. — Вы, вероятно, правы. Мы можем поговорить и здесь. У меня тоже нет секретов от крестьян.

Она обвела взглядом толпу и принялась спокойно излагать свою жалобу. Она жаловалась на крестьян. Они не желают больше приходить на барский двор. Не хотят больше батрачить. А слуг у нее не осталось. Нанимать слуг теперь запрещено законом. Что же ей делать? Кто обработает землю? После аграрной реформы ей оставили пятьдесят гектаров. Как ей обработать эту землю? Ведь она одинокая женщина и не может одна обработать пятьдесят гектаров. А государство требует поставок. Откуда возьмутся поставки, если земля не обработана? Вот этого она понять не может. В последнее время здесь, в Осике, как, впрочем, и в других местах, происходят вещи, которые невозможно понять.

— Вы хотите, чтобы земля была засеяна? — спросила она Ороша.

— Разумеется, — ответил Орош. — Ни одна пядь земли не должна остаться незасеянной. Страна нуждается в зерне.

— А могу я одна обработать пятьдесят га?

— По-видимому, нет…

— Как же мне быть?

— Не знаю, барышня… Это уж ваша забота. Мы обеспечивать вас батраками не будем.

— Значит, вы хотите вынудить меня отказаться от последних пятидесяти гектаров? Хотите, чтобы я и эту землю отдала крестьянам? А на что я стану жить?

— Как-нибудь устроитесь, — сказал Орош. — Когда богатый человек беднеет, он все равно остается богаче, чем тот, у кого никогда не было никакого имущества. А что касается земли, то мы ясно объявили: земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает.

Толпа молча слушала этот диалог. Внимательнее всех слушала Штефана. Судя по выражению ее лица, слова Ороша показались ей недостаточно убедительными. Когда он кончил, она вступила в разговор:

— Вот так, барышня, тебе уже никто не сможет помочь. Все изменилось. Уже прошли времена, когда твой отец был министром. Теперь каждый должен работать. Ты работать уже не можешь… Ну что ж, отдай нам землю и уходи с богом. Иди на все четыре стороны, барышня. Никто тебя не тронет.

Теца Ангелиу даже не посмотрела на крестьянку и снова обратилась к Орошу:

— Советую вам подумать, товарищ секретарь. Подумайте и передайте вашим начальникам то, что я вам сейчас сказала. Мы ведь все румыны. Мы все братья и сестры. Может, уже недалек тот день, когда в стране снова произойдут перемены. И снова придется обратиться к нам, бывшим помещикам.