Захария Станку - Ветер и дождь

— Я жил на свете семь дней…

— Ты узнаешь его? — спросил меня отец.

Младенец сказал:

— Как он может меня узнать? Я родился и пришел сюда еще до того, как он появился на свет.

Я спросил:

— А где же я был до того, как появился на свет?

— Ты был во мгле. Многие так никогда и не появляются на белом свете. Они навсегда остаются в вечной мгле.

— Им не скучно там?

— Нет. Они не знают, что такое свет. Поэтому им не скучно. Им все равно.

Мама сказала:

— Вот кроты, например, они не любят солнца. Они не в силах прогнать его с небес, и потому роют себе глубокие норы в земле. Кроты чувствуют себя хорошо, только зарывшись глубоко в землю.

Мой брат Алексе сказал:

— Сейчас придет дедушка. Ты ведь его никогда не видел.

Я оглянулся. В луче серебристого света появился дедушка. Он был точь-в-точь таким, каким я себе его представлял. И я подумал: «Вот таким стал бы и я в старости, если б дожил до его лет».

Потом появился другой мой дедушка, из Кырломана, тот, которого я знал, со своей длинной желтоватой бородой. А за ним и наша суровая бабушка. Потом появился дядя Тоне. Все наши умершие родственники пришли повидать меня. Родственники, которых я знал при жизни, и те, которые умерли задолго до моего рождения, еще до того как я появился из мглы. Я сказал отцу:

— Как их много! Я хотел бы видеть их лица. Но я вижу только макушки голов… Как много их…

— Идем со мной, мальчик.

Он снова взял меня за руку. На этот раз мы сделали всего лишь несколько шагов. И я увидел высокий старый тополь. Я сразу узнал его — это был тополь с нашего двора.

— Но ведь мы срубили его, — сказал я отцу. — Помнишь, когда мы искали клад, мы срубили тополь. Клада мы не нашли, но тополь мы погубили. И всю зиму потом топили печь его сучьями…

— Да, мы его сожгли. Мы сожгли его корни и ветки. Но один корень все же уцелел и протянулся под землей сюда. А здесь он дал новые ростки, и старый тополь вырос снова… Посмотри, какой он красивый! Какой высокий! Какой белый!

Да, он был белый. Белый, как серебро… Я молча прижался к его стволу. И прислушался к трепету его листьев.

— Ты хочешь услышать шелест тополиных листьев? — спросил отец.

— Да, я хочу, чтобы тополь зазвенел…

Отец печально сказал:

— Сын мой, здесь тополя не звенят.

Тут я неожиданно закричал. Громким, как будто не своим, отчаянным голосом:

— Зачем же ты привел меня сюда, отец? Зачем?

Меня охватил страх. Я чувствовал, как он сжимает мое похолодевшее сердце. Страх этот был похож на змею. Но странно — змея была горячей. Я был весь ледяной, а страх горячий. Я не мог вырваться из объятий страха. Я весь дрожал.

— Зачем ты привел меня сюда, если знал, что здесь тополь не звенит, не шелестит листьями, не качается на ветру?

— Влезь на него, — сказал отец. — А когда доберешься до верхушки, посмотри внимательно во все стороны…

— Хорошо, отец. Дай мне только разуться.

— Ты разве забыл, что пришел сюда босым?

— Да, забыл…

Я стал карабкаться по стволу старого тополя. Я карабкался с ловкостью белки и вскоре добрался до тополиной верхушки. Я не боялся, как в детстве, что она тонка и может переломиться. Она не качалась. Листья не шумели. Ни один лист не шевелился.

Я оглянулся. И увидел круглый и белый горизонт. А вдоль него человеческие лица. Людей было великое множество, и они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Среди них были светловолосые и темноволосые, светлокожие и темнокожие. Были среди них и рыжие, и конопатые. Одни были высоки ростом, другие — низкорослы. Но все это были тени. Не люди, а их тени… Я молча смотрел на них. Они тоже смотрели на меня и молчали. Они не радовались и не печалились. Никто из них не делал мне знаков. Посмотрев вниз, я увидел, что под тополем, рядом с отцом, сидит и мой дедушка. Неподалеку примостилась и мама. А у ее ног, в белом серебристом луче, мой брат Алексе, который жил на земле до меня и прожил всего лишь семь дней. Показывая на меня пальцем, дедушка сказал, словно обращаясь ко всем тем, кто стоял вдоль горизонта:

— Вот он! Он тоже из нашего рода. Признайте его…

Сказав это, дедушка замолчал. И я вдруг услышал громкий вздох. А может быть, это был не вздох, а слово… Его произнесли сотни уст. Что это было за слово? После того как оно прозвучало, все люди, заполнявшие пространство до самого горизонта, исчезли.

Я стал спускаться с верхушки тополя. Когда я спрыгнул на землю, тополь исчез. Исчез и дедушка. И моя мама с братом Алексе. Остались только мы с отцом. И он снова взял меня за руку и сказал:

— Идем!

Я ответил:

— Иду…

И снова мы сделали всего лишь несколько шагов и остановились. Отец топнул ногой, и земля разверзлась. Сквозь образовавшееся отверстие высунул голову наш лохматый деревенский пес Урсус. Он обнюхал мои ноги, потом посмотрел мне в глаза и стал ластиться ко мне — он меня узнал.

Мы начали спускаться вниз. Не знаю, долго ли мы спускались, — я не считал ступеньки. А может, я разучился считать. Но вот мы наконец достигли цели. Я увидел зеленый свет. Он напоминал яркую майскую зелень. Все, что я видел теперь, было зеленым. И даже зори были зелеными. Не знаю, как это получилось, но я вдруг увидел зеленые зори. Но кони, мчавшиеся под зелеными зорями, были голубые. Они мчались во весь опор, их гривы развевались на ветру. Только не слышно было конского топота. Пробегая мимо, кони заметили нас и остановились. Они опустились перед нами на колени. И тут я увидел, что они оседланы. Мы вскочили в седла…

— Держись хорошенько, — сказал отец.

Я ухватился за гриву. Потом обнял своего коня за шею. Кони бежали рысью, потом перешли на галоп. Они бежали быстро, очень быстро, вероятно, так быстро могут мчаться только привидения. И вдруг я увидел, что горизонт, к которому мы мчимся, стал черным. И поле, по которому мы мчались, почернело. Кони остановились на этом черном поле и стали бить копытами. И земля опять разверзлась. И я увидел, что из нее выходят люди. Их было четверо. Четыре человека вышли из-под земли. Все четверо были нагими. Все четверо — босыми. Все четверо держали в руках по большому кому земли. Они подносили ее ко рту и отламывали зубами по большому куску, а потом принимались разжевывать. Все четверо ели землю. Тщательно прожевав один кусок, они откусывали другой и снова принимались жевать. А земля, которую они держали в руках, не уменьшалась…

Я смотрел на них. Я смотрел, как они едят землю. И отец смотрел на них. И кони смотрели. Голубые чудесные кони. Потом отец спросил меня:

— Знаешь ли ты, кто они?

— Да.

И я назвал их имена:

— Боярин Гогу. Боярин Нотти. Боярин Стате. Боярин Поенару.

— Ты не забыл их, — сказал отец.

— Как же мне их забыть? Человек не забывает своего детства. А еще трудней забыть свои горести… Но я не вижу боярина Джима…