Захария Станку - Ветер и дождь

Когда Домника ушла, я спросил Ороша, как быть, если к нам придут и другие прислуги и начнут рассказывать про то, что они слышали в доме своих хозяев. Домника, по-видимому, говорит правду. Но можно ли поручиться, что и вся остальная прислуга будет говорить правду, только правду? Орош ответил, что это уже его забота: отличать правду от лжи.

— Ну, хорошо, — упорствовал я. — Допустим, ты сумеешь это сделать. А что будет с товарищами, не обладающими твоими способностями? Не так ведь это просто — отличать ложь от правды.

Орош пожал плечами и, посмотрев на часы, перевел разговор на другую тему:

— Только семь… До восьми в Бухарест звонить бесполезно. Придется подождать.

И Орош растянулся на своей койке и закрыл глаза. Не желая ему мешать, я потихоньку подошел к окну и стал смотреть на улицу. Дом, в котором помещался уездный комитет партии, стоял на горе, и из окна был виден чуть ли не весь город. Унылый и бедный пейзаж. Кривые улочки, серые крыши мещанских лачуг, лепившихся друг к другу.

По улице прошел мальчик со школьным портфелем в руках. Потом другой, поменьше — его вела за руку пожилая женщина, вероятно бабушка. Прошли две женщины с пустыми сумками. Эти пустые сумки были еще одним напоминанием о том, что в городе не осталось почти никаких товаров. Вагоны с мукой, отправленные сюда из Галаца, исчезли в пути. Вагоны «заблудились», и все попытки разыскать их не дали пока никаких результатов. То же самое случилось с вагонами, в которых везли картофель. А промтовары, направленные в Телиу, оказались в руках у спекулянтов, которые продавали их втридорога, из-под полы. В сущности, из-под полы продавалось все: сахар, мясо, керосин. Несмотря на принятые меры, враги нового правительства нагло и вызывающе обвиняли во всех этих бедах новый режим.

— Вот как правят коммунисты!

Я попытался заставить себя сосредоточиться на всех этих вопросах, имевших, кстати говоря, самое прямое отношение к избирательной кампании. Как дать отпор нашим врагам? Как доказать, что это они виноваты в возникших трудностях? Вероятно, прежде всего надо сказать избирателям не о наших будущих планах, а о том, что всех интересует сейчас, в данный момент…

По улице проехал человек верхом на лошади. Короткая бурка и высокая остроконечная кушма говорили о том, что он из горного района. Молодой горячий жеребчик под ним напомнил мне ночной сон и голубого коня, на котором я мчался рядом с отцом… С какой скоростью неслись наши голубые кони! Со скоростью ветра! Со скоростью мысли!

Улица опустела. Дождь прекратился, но небо все еще было обложено темными тучами. Какое сегодня число? Осень уже давно началась… Мысли мои перескакивали с одного предмета на другой. Я думал о будущем и одновременно вспоминал о прошлом. Обрывки давнишних событий рисовались мне так отчетливо, как будто все это было вчера… Осень…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Неожиданно мне вспомнилась бухарестская осень… Я увидел Бухарест моей юности. Много лет назад, вот в такой же пасмурный осенний день, я разгуливал по бухарестским улицам, снова вернувшись в столицу — уже в который раз. Война кончилась, и я приехал в Бухарест искать свое счастье. Впрочем, я не очень-то его искал, ибо уже знал, что тот, кто усиленно отдается поискам счастья, никогда его не находит. И вот я разгуливал по столичным улицам, не имея ни денег, ни службы, ни даже постоянного ночлега. В те годы мне часто приходилось переезжать с места на место. И в Бухаресте я тоже беспрестанно кочевал из одного района в другой. Мне надоел Грант и не понравилась улица Попа Нан. Не задержался я и в районе Тей. От своей последней хозяйки в районе Обор я сбежал ночью, через окно. И поселился на другом конце города, на улице Иночента. Дом, в котором я здесь обосновался, был небольшой, но людный: в пяти комнатах жило пятеро жильцов. В шестой, вернее, в чулане — я.

— Платить ты не будешь, — объявила хозяйка, полная круглолицая женщина с беспокойным блеском в глазах. — Ни одной леи я с тебя не возьму.

Я испуганно уставился на хозяйку.

— Как это — ни леи? Если вы не будете брать с меня денег, вы, наверно, потребуете что-нибудь другое. Что же вы от меня потребуете, мадам?

— Остановись, сумасшедший, — воскликнула хозяйка, — что ты несешь? Представляю себе, что ты вообразил… Слушай: ты будешь убирать комнаты остальных жильцов. Это тебя устраивает? Надеюсь, ты умеешь держать в руках метлу?

— Согласен!

К дому на улице Иночента примыкал небольшой сад. Хозяйка, вдова по имени Зэвораш, разгуливала перед окнами своих жильцов с толстой палкой в руках и рассуждала вслух:

— Женщинам я не сдаю комнат. Терпеть их не могу в доме. Да и мужчине сдам, только если он пообещает не водить сюда баб. Хочешь бабу? Отправляйся на пустырь… Напорешься на ее любовника? Ноги на плечи и удирай. А если не хочешь лишней мороки, приходи ко мне.

— Не надо, мадам. От вас мне ничего не нужно.

— Ладно, — сухо и насмешливо говорила вдова. — Посмотрим.

Закончив уборку комнат, я тотчас же уходил из дому.

Как хорошо бродить по большому городу!

Вот он, Бухарест, со всеми своими монументами и церквами, пригородами и пустырями… Вот веселый, беззаботный Бухарест, со своими бодегами [4] Маленький ресторан, закусочная (румынск.) . , кофейнями, ночными заведениями, публичными домами, с ярко освещенными окнами и подъездами, подвыпившими прохожими, мрачными вышибалами, хитрыми полицейскими! А вот другой Бухарест — печальный и сумрачный, с ветхими крышами и покосившимися стенами, с бедными лачугами, свалками, грязными базарами… Я уже знал этот город не хуже, чем знал когда-то родное село Омиду.

Вот знаменитая Каля Викторией. Шум и давка на этой узкой и кривой улице, где даже ночью тесно от прохожих и проезжих, кружили мне голову. Здесь можно было увидеть автомобили всех марок: роскошные «паккарды» и «кадиллаки», рядом с дешевенькими «фордами» — знаменитый «роллс-ройс» и высоченные «стайары». Все они гудели, скрипели тормозами и угрожающе рычали, обгоняя друг друга.

На Каля Викторией всегда, царило такое оживление, что мне казалось, будто я в Нью-Йорке — там, наверное, происходит то же самое… Америка!.. Было время, когда я всерьез подумывал о том, чтобы эмигрировать в Америку и заняться кинематографом… (Когда ты молод, тебя осеняют самые абсурдные идеи, самые невероятные желания. Хорошо, что я уже немолод! Хорошо? Да, разумеется! А разве я не согласился бы снова стать молодым?)

В потоке поблескивающих лаком автомобилей попадались еще и извозчики. Они гордо восседали на козлах в длиннополых армяках из голубого бархата, подпоясанных широкими кожаными ремнями; на головах — картузы с блестящими козырьками, точь-в-точь как у русских ямщиков. (Впрочем, среди них и было много русских.)