Захария Станку - Ветер и дождь

В те дни в Круглом театре должен был состояться вечер балета. Вечеру этому предшествовала шумная реклама. Я знал кое-что о его организаторах. Знал в лицо и молодого человека, который собирался там дебютировать. Реклама уверяла, что это талантливый танцовщик, что он будет вторым Лифарем. Получив пригласительный билет, я отправился на спектакль.

Лифарь с берегов нашей родной Дымбовицы был щуплым и вертлявым юношей с ярко-красными губами и рыжей шевелюрой. Он носил одну из самых знаменитых боярских фамилий Олтении, но при этом был совершенно бездарным малым, не имевшим ни малейшего балетного дарования. В сущности, он оказался жертвой некой мафии, объединявшей группу развращенных до мозга костей и падких на сенсации людей из так называемого высшего общества столицы. Я это понял еще до того, как начался спектакль. Сначала я не обратил особого внимания на публику, хотя и заметил, что здесь собрались «сливки» бухарестской аристократии. Но были в зале и молодые люди другого круга: их можно было принять за лакеев. Когда поднялся занавес, я вдруг услышал за своей спиной чей-то шепот:

— Ты заметил? Тут собрались все педерасты Бухареста.

— Ошибаешься, — ответил другой голос, тоже шепотом. — Тут не только бухарестские, но и делегаты из провинции. Их как будто специально сюда послали на слет педерастов…

— А кто танцовщик? То есть… дама?

— Вот сейчас мы его увидим.

Чувство стыдливости мешает мне рассказать подробно о том, что я увидел на сцене. Скажу только, что это был совершенно непристойный спектакль. Покидая красивый зал Круглого театра, я решил ничего не писать об этом вечере. Зачем устраивать скандал и разоблачать дурные нравы горстки порочных людей?

Но уже на другой день я понял, что вся эта история, пожалуй, намного серьезнее, чем мне кажется. Я ведь полагал, что в Бухаресте для меня уже нет тайн. Но оказалось, что я не представлял себе, каким влиянием пользуется кучка развратников, к которой принадлежал и Марей Косымбеску. Во всех утренних газетах появились статьи известных театральных рецензентов, превозносящих до небес «нового Лифаря», неслыханно талантливого и неподражаемого танцовщика Мицу Предояну. Одни расхваливали его гибкую фигуру, другие восхищались красотой и резвостью его длинных ног, третьи находили какие-то необыкновенные достоинства даже в ярко-красных губах и овале лица этого рыжего верзилы.

Прошло несколько дней, и директор газеты, где я работал, вызвал меня в свой кабинет.

— А ты не собираешься писать о новом Лифаре? — спросил он. — Вся пресса, абсолютно все газеты курят ему фимиам. Почему же мы молчим?

— Молчим и будем молчать, — ответил я директору. — Что касается меня, то я и не собираюсь писать об этом танцовщике.

— Даже не собираешься? — удивился директор. — Нет, это не годится. На меня уже нажимают со всех сторон. Так что придется тебе присоединиться к общему хору…

Мне пришлось объяснить директору подоплеку всего этого дела. И я предложил ему одно из двух: либо продолжать молчать, либо написать статью, разоблачающую всю эту недостойную шумиху, поднятую вокруг жалкого и бездарного парня.

У директора радостно заблестели глаза, и он стал поглаживать свою красивую бородку. (Его маленькие глазки всегда плотоядно поглядывали на женщин, за что ему присвоили кличку Свинья с бородкой.)

— Ах, вот оно что! — сказал он с явным удовлетворением. — Мне это нравится… Я имею в виду твое второе предложение. Такая статья может стать сенсацией. Да, да, это бомба, которая подымет наш тираж! Я готов напечатать даже несколько статей на эту тему.

Я твердо сказал:

— Ради сенсации я не напишу ни одной строчки.

— Пиши как хочешь, — добродушно сказал директор. — Я даю тебе полную свободу. Разумеется, мне доставит удовольствие статья, вскрывающая весь этот гнойник. Убежден, что такая статья увеличит число наших постоянных читателей…

— Хорошо, я подумаю… Это глубокий гнойник, и мне противно к нему прикасаться. Марей Косымбеску… Марей Косымбеску и все остальные… Да, это будет не просто.

В тот же день друзья и почитатели «нового Лифаря» стали осаждать своими просьбами и меня. Они подходили ко мне на улице, подсаживались к моему столику в кафе, приходили в редакцию и задавали один и тот же вопрос:

— Вы уже написали о нашем милом танцовщике Мицу?

— Нет… И не собираюсь…

— Жаль. Очень жаль. Мицу гениален. Надо показать всему миру, что и в Бухаресте имеются гении.

— Может быть… Однако всем известно, что этот Мицу…

Мне не давали закончить фразу.

— Какое это имеет значение? Ведь и многие другие известные люди — они ведь тоже… В сущности, любовь между людьми одного пола — лучшее доказательство, что наше общество уже преодолело свою отсталость и поднялось на более высокую ступень.

Дней через пять после скандального спектакля я уже не мог появляться на людях. Со всех сторон я слышал упреки:

— Вы до сих пор не отметили в своей газете талант нашего дорогого Мицу!

— Почему вы не написали о нашем замечательном танцовщике Мицу?

— Не написал и не напишу. Ни за что на свете!

— Очень жаль. Вас будут бойкотировать. Вы пожалеете, но будет поздно.

Я уже понимал, что столкнулся с могущественной кликой, которая может нанести мне немалый вред. (Так оно и случилось позднее.)

И я все чаще стал задумываться: а стоит ли бороться с этой мафией?

И вот однажды утром в мой редакционный кабинет без стука ворвался некто Опря Добрин, судебный следователь при бухарестской прокуратуре, человек, пользовавшийся репутацией большого подлеца. К его услугам правительство прибегало всякий раз, когда нужно было замять какое-нибудь мошенничество или преступление. Весь Бухарест побаивался этого служителя Фемиды, и вместе с тем все его, конечно, глубоко презирали. Вот именно этот-то тип вдруг явился ко мне в редакцию. Зачем? Он развалился на стуле и без умолку начал болтать о всяких пустяках. Я его не прерывал, придерживаясь старого правила, что в подобных случаях лучше молчать и дать непрошеному гостю выговориться. Итак, я терпел болтовню Добрина, дожидаясь, когда он сам объяснит причину своего прихода.

— Очень многие говорили мне о вас, — продолжал Добрин самым любезным тоном. — Рассказывал мне о вас и господин Косымбеску. Он очень вас хвалил. И я подумал: о, если бы такой человек примкнул к нам!

Я сразу же понял, что он имеет в виду, но продолжал молчать. Следователь счел это за поощрение и стал потихоньку гладить мою руку. Я резко отдернул руку и спросил:

— А собственно, что вам от меня нужно? Говорите прямо…

— Ну что ж… скажу прямо. Я пришел попросить вас написать в вашей уважаемой газете о нашем дорогом и талантливом танцовщике Мицу. Ведь это гений. Вы окажете нам большую услугу, если поведаете своим читателям о его выдающихся способностях…