Захария Станку - Ветер и дождь

…В тот субботний вечер я вернулся домой, как обычно, очень поздно. Город был затемнен, но в высоком безоблачном небе ярко горели звезды, и их дрожащий белый свет слабо освещал улицы, крыши домов. Ночь была мягкая, ветер теплый и спокойный…

С тех пор как гитлеровские войска вступили в Румынию, мы уже привыкли к затемнению, к оконным стеклам, перечеркнутым бумажными лентами, к наглухо закрытым ставням. Мы уже научились брести в потемках, обходя лужи и выбоины на тротуарах. Наше зрение обострилось, обострились и все другие чувства. Даже во сне мы прислушивались к звукам, доносящимся с улицы; каждая проезжавшая мимо дома машина вселяла тревогу, каждый отдаленный гудок казался началом воздушного налета. Мы ждали бомбардировок, и город был полон самых фантастических слухов. Любое известие обрастало чудовищными подробностями. Если бы я утром позвонил кому-нибудь из знакомых и сообщил что-нибудь самое невероятное, самое фантастическое, придуманное мною самим, выйдя в полдень в город, я наверняка услышал бы свое измышление в новом и уже совершенно немыслимом варианте. Могло случиться, что я даже не узнал бы свое детище и ужаснулся бы, как и все остальные…

Но слух, распространившийся в тот памятный субботний вечер — 21 июня 1941 года, — не был выдумкой. Каким-то непонятным образом в Бухаресте стал всеобщим достоянием страшный секрет: в эту ночь гитлеровская Германия нападает на Советский Союз и правитель Румынии генерал Антонеску присоединится к этому нападению. Стало известно, что румынский фюрер уже попросил у берлинского фюрера оказать ему честь и разрешить Румынии участвовать в нападении на своего восточного соседа.

Я и мои друзья знали об этом секрете уже несколько дней и чувствовали себя совершенно подавленными и несчастными. Ни один из нас не был военным специалистом или стратегом, но, может быть, именно поэтому мы ясно отдавали себе отчет в том, насколько безумен Антонеску и как опасно это безумие, которое вскоре охватит множество людей и принесет столько горя и страданий румынскому народу.

Мы, конечно, знали, что все происходящее отнюдь не случайность, что бухарестская печать в течение многих лет готовила румын к этому позорному дню. За редкими исключениями, столь редкими, что их можно было бы пересчитать по пальцам, все бухарестские газеты день за днем уверяли своих читателей, что Советский Союз — слабая страна, что достаточно будет одного удара, и восточный колосс рухнет. А уж с сентября сорокового года, когда последние демократические газеты были запрещены, решительно вся пресса восхваляла Гитлера и Муссолини, высмеивала англичан и французов и поливала грязью Советский Союз. Всему этому обыватели верили, тем более что Гитлер, уже начавший войну, добился серьезных успехов на Балканах и в Африке. Даже некоторые здравомыслящие люди, считавшие себя некогда демократами, перешли теперь на сторону Антонеску и разглагольствовали по пивным и кофейням:

— Немцы сильны, очень сильны! Тут уж ничего не поделаешь. Разве вы не видите, что происходит в мире? Где вы живете — на Луне? В такие времена нужно быть трезвым человеком и не забывать о своем будущем…

Особенно старался некто Н. Он весь был во власти новых настроений. Я знал много лет этого доктора юридических наук, знал, как он из мелкого адвоката и журналиста стал важной персоной, хозяином угольной шахты и обувной фабрики.

Когда я был молод, история доктора Н. казалась мне удивительной. Позднее я понял, что она типична для бухарестских нравов. И даже банальна. Доктор Н. женился на богатой невесте, вступил в модную партию — в те годы это была демократическая партия — и некоторое время даже был министром в одном из ее правительств.

Когда к власти пришли фашисты, доктор Н. стал нам советовать:

— Переходите к легионерам! Зачем вам демократия? Я и сам был демократом, но теперь демократии крышка. Англия? Я был в Лондоне. Англичане не умеют воевать. Франция? Вырождающаяся нация. У себя на фабрике я организовал легионерские ячейки. Зачем ждать, чтобы они возникли сами?

Мы слушали его молча. Доктор ушел, наш друг Штефан Антим, старый человек, много повидавший на своем веку, проводил его презрительным взглядом и сказал:

— Он идиот! Зачем вы с ним спорите? Война, которую развязал Гитлер, охватит всю Европу и весь мир. И вы еще увидите здесь, в Бухаресте, советских солдат. Русские побьют гитлеровцев.

Антим стукнул острым наконечником своей палки по полу и повторил:

— Через Бухарест пройдут русские. Я хотел бы дожить до этого дня…

— Да, да, — задумчиво проговорил кто-то из нас, — может, ты прав. Мы, наверно, многое увидим. Но это время еще далеко. Очень далеко. Очень далеко. До победы над фашизмом еще целая вечность!

Штефану Антиму было много лет, и он не дожил до событий, о которых пророчествовал. А доктор Н. дожил. И еще долго приспосабливался к новым временам. Очень долго…

Но тогда до всего этого еще была целая вечность.

Наступила всего лишь суббота, 21 июня 1941 года. И, придя домой поздно вечером, я сразу же включил радиоприемник. Я настроил его на лондонскую волну. Потом переключил на Берлин. Потом на Москву.

Ничего нового я не услышал. Никаких признаков войны.

До двух часов ночи я сидел у радиоприемника и все ждал экстренных сообщений. Но так и не дождался. Может, это был ложный слух? Нет, не может быть. Сообщение о том, что именно в эту ночь Гитлер совершит нападение на Советский Союз, шло из очень достоверного источника. Сомнений быть не могло…

Удивленная моим поведением, жена встала с постели и подошла к приемнику.

— Какого сообщения ты ждешь? — спросила она.

— Объявления войны. В эту ночь начнется война и на Востоке.

— Шел бы ты лучше спать, — сказала жена. — Вечно ты думаешь только о катастрофах.

Я потушил свет, распахнул окно и лег. Город давно заснул, и через открытое окно доносился лишь далекий и смутный гул.

Мне удалось заснуть, лишь когда уже начало светать. Спал я недолго. Даже во сне я прислушивался к тому, что делается на улице. Как будто я все время ждал какого-то неожиданного происшествия. И дождался… Под утро я проснулся от резкого шума — под окнами моего дома остановился мотоцикл с невыключенным мотором. И сразу же раздался звонок.

Я подскочил к окну. У калитки стоял сержант и еще кто-то в штатском, вероятно полицейский агент. Увидев меня, один из них спросил:

— Здесь проживает господин Захария Станку?

— Да. Это я.

— Откройте.

Я спустился вниз и открыл им калитку. Они проследовали за мной в квартиру. У обоих были землистые, отечные лица, как у людей, которые не спали несколько ночей подряд. Агент представился, сказал, что его зовут Бунариу, и протянул мне какую-то скомканную бумажку. Я спросил: