Захария Станку - Ветер и дождь

— Какое тебе дело до Испании? Что у тебя общего с Испанией? Зачем ты уделяешь так много внимания испанским событиям? Наше правительство уже признало генерала Франко. Официально об этом еще не объявлено, но это вопрос дней.

Наши фашисты послали в Испанию группу из девяти человек: они должны были сражаться за Франко. В первом же бою двое из девяти погибли. И тогда руководство «Железной гвардии» устроило грандиозный пропагандистский парад. Тела убитых везли через всю Европу, привезли в Бухарест и похоронили с военными почестями. Правительство разрешило устроить траурные митинги по всей стране. Татареску разрешал фашистам все.

Много румынских коммунистов пало в боях за республиканскую Испанию. Их имена так и остались неизвестными в Румынии, об их смерти знала только Румынская коммунистическая партия. Тела румынских коммунистов остались в испанской земле. Остальные, те, кто выжил, продолжали сражаться вплоть до горестного конца. Все это, конечно, страшно печалило нас. Но в политике чувства не важны. Важны только действия.

С помощью Гитлера и Муссолини и не без попустительства многих так называемых демократов Франко победил. Фашисты стали хозяевами Испании.

Испанское лето! То далекое, незабываемое, радостное и вместе с тем горестное испанское лето… Лето любви и ненависти… Лето испытаний и страсти… Все прошло. Все развеялось как дым… Остались только воспоминания…

Официант открыл бутылку шампанского, заказанного клиентами одного из соседних столиков. Пушечный удар вылетевшей пробки вернул меня к реальности. Я поблагодарил женщину за ее деликатное молчание. Взглянув на ее тонкие и бледные руки, я заметил, что пальцы покрыты ссадинами, кончики их — красные… Заметив мой взгляд, она объяснила:

— Это из-за стирки…

— Какой стирки?

— Обыкновенной. Сеньор Алонсо говорит, что мы мало зарабатываем по ночам. Вот он и заставляет нас днем работать — стирать белье, убирать зал… что придется…

— Но я вижу, клиентов здесь хватает. Зал переполнен.

— Да, место новое… Но долго ли оно продержится? Каждый вечер его могут прикрыть.

— Кто?

— Те же, кто прикрыл заведение, в котором я работала раньше.

Пока женщина рассказывала мне о своей невеселой жизни, о гибели мужа на фронте и о том, как она вынуждена была заняться нынешним «ремеслом», сеньор Алонсо все поглядывал на меня и, вероятно, никак не мог вспомнить, откуда он меня знает. Я тоже смотрел на него, на его характерное грубое лицо, напоминающее лица гангстеров из голливудских кинофильмов, и мне казалось, что я снова попал под власть старых, никому не нужных воспоминаний, тягостных ассоциаций, часто повторяющихся снов. Я боялся, что мне опять может присниться лагерь у подножия гор, неподалеку от Тыргу-Жиу, концентрационный лагерь со всеми его обитателями, с его странной фауной, отражавшей, как в зеркале, румынское общество, то самое общество, которое мы надеялись похоронить навсегда… Пока я об этом думал, лицо сеньора Алонсо внезапно прояснилось — его наконец осенило, он тоже вспомнил… Широко улыбаясь, он немедленно встал из-за стола и, захватив с собой стул, подошел к моему столику.

— Вот нам и довелось снова встретиться, — сказал он с улыбкой. — Вы рады?

Я тоже улыбнулся и ответил:

— Разумеется. Я очень рад.

Он пожал мне руку, а потом, не спрашивая разрешения, поставил свой стул рядом с моим и сел за стол. Он был у себя дома.

— Как я рад! Как рад! Мы ведь ни разу не виделись с той самой поры…

— Да, не виделись… А как вы, собственно, попали сюда, в Телиу? Вы, кажется, собирались в Америку?

Он ответил не сразу, сначала обернулся к женщине и сказал:

— Если господин не возражает, пойди, пожалуйста, к своим подругам. Вернешься, когда позовут.

Когда она ушла, сеньор Алонсо заговорил:

— Да, я собирался в Америку. Но не уехал. Меня взяли под надзор. Мне не дали уехать. С тех пор как пришли к власти эти… ваши коммунисты, стало все труднее и труднее работать. И уже не выдают паспорта… Я уехал в Тимишоару, надеясь развернуть там какое-нибудь прибыльное дельце, но у меня ничего не вышло. Тогда я перебрался в Клуж. Опять не получилось. Побывал и в Яссах, и в Романе, а вот теперь попал сюда, в Телиу. Здесь мне посчастливилось встретиться с господином Цепою. Он помог мне, одолжил денег. Он важная персона в этом уезде и хочет снова стать депутатом от Телиу. Думаю, что ему это удастся, денег он не жалеет.

К нам подошел худенький мальчик с оттопыренными ушами и давно не стриженной головой — помощник официанта, или, как их называют у нас, пиколо, — и что-то шепотом сказал сеньору Алонсо. Тот поспешно встал.

— Прошу прощения, меня зовет господин Цепою. Я пришлю вам даму.

Я попросил его не беспокоиться. Мне хотелось побыть одному.

На эстраде музыканты продолжали исполнять испанские песенки, и певичка с длинным носом снова запела, закричала, захлебываясь от страстного восторга:

В середине зала был небольшой круг, не заставленный столиками, он предназначался для танцев. Несколько пар медленно скользили по кругу. Какая-то старуха с лорнетом в руке покачивалась на своем стуле в такт музыке.

Концентрационный лагерь под Тыргу-Жиу был очень просторным. Его, по-видимому, проектировали с таким расчетом, чтобы в случае необходимости сюда можно было заключить всю страну. Он был разделен на зоны, изолированные друг от друга заборами с колючей проволокой. В самой отдаленной и строго охраняемой зоне поместили коммунистов. У них был и самый тяжелый режим. В других зонах жили спекулянты и проститутки, люди, подозреваемые в шпионаже, легионеры, сторонники Хории Симы, который после своей неудачной попытки захватить власть в стране и отделаться от генерала Антонеску сбежал в Германию. Там жили и личные враги генерала Антонеску, и короли черной биржи, валютчики, крупные аферисты, проворовавшиеся чиновники. Рядом с этим сбродом жили газетчики, сотрудники редакций, выступавшие когда-то против фашизма, а также некоторые политические деятели, которые в глазах Антонеску скомпрометировали себя связями с коммунистами или неприязненным отношением к гитлеровской Германии. Все эти столь разные люди и составляли вместе ту знаменитую лагерную фауну, которую я наблюдал и изучал с огромным интересом. Не только состав заключенных, но даже то, как они попали в лагерь, было очень характерно для румынского общества тех лет. И начало войны, и мое собственное заключение в лагерь могло показаться чудовищным, нелепым сном, но все это мне вовсе не снилось, а было на самом деле. Теперь же это проходило передо мной как давнее сновидение, перенесшее меня в тот роковой год, который по праву можно было считать началом всех нынешних событий.