Захария Станку - Ветер и дождь

Майор Лефтер явно терял терпение. Я заметил, что он все время прячет руки, как будто опасается, что они могут что-нибудь натворить без его ведома. Я довольно ясно представлял себе, почему у майора чешутся руки.

— Ну и что же было дальше? — спросил майор.

— Дальше? Дальше ничего не было. Цыган уехал к своей невесте, а мы продолжали путь в Долю. Какие у вас доказательства, что я убил Минотара Харлапете? Кто-нибудь видел, как я его убивал? Кто-нибудь дал против меня показания? Господин майор, признайтесь, ведь у вас нет и не может быть никаких доказательств. Поэтому я еще раз настоятельно требую освободить меня. Причем немедленно. Ведь меня ждет семья. Дома, наверно, волнуются…

Он замолчал. Орош тоже молчал. И майор Лефтер тоже молчал. Так ничего и не ответив на требование Босоанки, он перешел к допросу Марея Косымбеску.

Этот защищался иначе. Он коротко и ясно ответил на все заданные ему вопросы. Все очень просто. Новый режим конфисковал земли, принадлежавшие его отцу, а также ему самому, и роздал их крестьянам. На каком основании? Частная собственность священна. Старику Косымбеску, человеку с огромным политическим опытом, коммунисты испортили карьеру. Самому Марею, а также его брату коммунисты тоже испортили будущее. Почему? Его и брата обвиняют в том, что они фашисты. Но ведь это не их личная вина. Причину надо искать в обстоятельствах. Такое было время. Виновато только оно, а вовсе не отдельные люди. Братья Косымбеску верили в победу Германии, в то, что началась новая эра в истории Европы…

Излагая свое кредо и видя, что его внимательно слушают, Марей становился все более нахальным. Он говорил все громче и громче, пока не перешел на крик:

— В конце концов, неужели господа коммунисты не думают о будущем? Или они воображают, что их власть будет длиться вечно? Как бы не так! Их скоро уберут! Очень скоро. Союзники высадятся в Констанце. Если не в ближайшие дни, то через две-три недели или через месяц. Рано или поздно, они все равно высадятся на румынском побережье. А прежде чем высадиться, они еще сбросят атомную бомбу. И тогда наступит конец коммунизму и коммунистам.

Майор вдруг рассмеялся:

— Я не считал тебя дураком, господин Косымбеску. Впрочем, я и теперь этого не считаю. Но как ты можешь так спокойно болтать об атомной бомбе, которую сбросят на Румынию? А вас бомба пощадит? Она будет убивать только коммунистов?

На это Марей Косымбеску ничего не ответил. В разговор вступил Лику Орош. Он спросил:

— Если вы человек честный, господин инженер, и если все ваши намерения были так естественны, как вы уверяете, то почему вы переоделись в монаха? Зачем вам понадобился этот маскарад?

Косымбеску-Грэмада погладил свою бороду и ответил:

— Почему? Да очень просто. Чтобы обмануть вас. Чтобы лучше бороться с вами. Чтобы добиться своей цели. Если понадобится, я готов принять обличье даже самого дьявола. Да, да, я надену не только рясу, но и шкуру дьявола вместе с его хвостом и копытами…

Наступил черед бывшего журналиста, принца Жиона. Он отвечал довольно искренне и дерзко:

— Я бежал из Бухареста в горы. Многие сделали то же самое…

Майор Лефтер спросил:

— А разве за вами кто-нибудь гнался? Разве вас разыскивали?

— Нет. Но я подумал, что рано или поздно меня начнут разыскивать. Ведь я принц. В моих жилах течет королевская кровь. Значит, меня все равно будут искать. И я решил вас опередить. Первое время мне пришлось довольно трудно в горах. Но потом я встретил вот этих людей, и они помогли мне. Теперь мы работаем вместе…

— И, подражая им, вы решили отпустить себе бороду?

— А почему бы и нет? Если б можно было, я бы оброс шерстью, как обезьяна. Я готов на все, что поможет мне бороться против ваших порядков…

И принц Жион закончил свои показания тем же, о чего начал Косымбеску: он предрек нам скорую погибель.

Остальные, «свидетели Иеговы», тоже довольно откровенно ответили на вопросы майора. Они отнюдь не скрывали своих целей. Один из них прямо признался, что он бывший полковник. Он сказал:

— Расстрелять нас вы не можете — закон не позволит. Значит, вы отправите нас в тюрьму. Ладно. Наберемся терпения, тем более что ждать осталось недолго. Наши друзья скоро высадятся. Остановить их вы не сможете. У вас есть атомная бомба? Нет? А у них она есть. И, если понадобится, они ее на вас сбросят. Обязательно сбросят. Поверьте моим словам, я ведь военный. Кто располагает таким уникальным оружием, не станет ждать, пока оно устареет. Или пока противник обзаведется тем же… Так что ждите: американцы обязательно сбросят вам на голову атомную бомбу.

Выслушав эти рассуждения, мы с Орошем решили, что нет никакого смысла оставаться до конца допроса. Нам и так все было ясно, и мы отправились в уездный комитет партии. По дороге Орош рассказал, что Бушулянга в сопровождении Бэрбуцы уже успел в селе Темею свидеться с тамошними кулаками и договориться, что они не впустят в село коммунистов-агитаторов.

— Бушулянгу еще можно понять, — сказал я Орошу. — Он крепко связан с прошлым и надеется на возвращение старых порядков. Но как понять Бэрбуцу?

— Через день-другой ты узнаешь, что за человек этот Бэрбуца, товарищ Бэрбуца. Пока я ничего больше не скажу. В одном только могу тебя заверить: мне все уже ясно…

Приехав в уездный комитет, я узнал, что мою лошадь накормили, почистили, расчесали. Я сказал Орошу, что хочу съездить в Блажинь, а оттуда, возможно, и в Темею.

— Одному тебе ехать нельзя, — сказал Орош. — Возьми с собой двух-трех сопровождающих, по крайней мере до Доли. Какой смысл рисковать, особенно теперь, за несколько дней до выборов.

— До Доли рукой подать, и я не хочу никого отрывать от дела.

В конце концов я убедил Ороша, что могу ехать один.

Прежде чем выехать, я проверил свое оружие и на всякий случай положил в вещевой мешок несколько гранат. Потом я вывел лошадь из конюшни, оседлал ее и выехал на улицу. За городской окраиной я увидел поле и лес и принялся насвистывать, как будто мне было двадцать лет. Тонконогая мышастая лошадка, очень доверчивая, резво устремилась вперед по уже знакомой нам обоим дороге. Я старался ни о чем не думать, не вспоминать ни о далеком прошлом, ни о событиях минувшего дня. Езда в вольном поле была подлинным отдыхом, и у меня было такое чувство, что все образуется. Я ощущал себя сильным и ловким верхом на этой резвой лошади… Село боярина Албу Доли я проехал не останавливаясь. Дорога в Блажинь снова привела меня к болоту, которое тянулось вдоль шоссе…

У мира нет границ.

Границы есть у жизни.

У мира нет границ…

Проезжая мимо болота, я увидел необычное зрелище: из-за облаков выглянуло солнце, и болото засверкало, как будто покрылось тысячами зеркальных осколков. Вся округа вдруг повеселела, все сияло, играло под лучами солнца, а оставшийся позади лесок струился, трепетал и, казалось, убегал куда-то вдаль.