Захария Станку - Ветер и дождь

Я остановил коня, чтобы полюбоваться фантастической картиной сверкающего болота. Ничего подобного я никогда не видел. «Только бы это длилось подольше!» — думал я. Но внезапно налетевший ветер также мгновенно все изменил: солнце спряталось за облаками, его веселые блики погасли, и болото снова приобрело мрачный и мертвый вид. Вдруг моя лошадка тревожно заржала. Похоже было, она чего-то испугалась. Я огляделся: кругом не было ничего необычного. Однако лошадь продолжала ржать со сдержанным беспокойством, и я чувствовал, что она вся дрожит, как будто чует какую-то опасность. Я снова стал оглядываться и вдруг заметил, что в нескольких шагах от меня из болота торчат чьи-то ноги. Человека бросили в болото, и оно его затянуло, а ноги остались торчать на поверхности. Судя по обуви, это был бедняк. Я вспомнил те далекие времена, когда сам носил перепачканные грязью опинки, и произнес вслух:

— Это был бедный человек… очень бедный…

Никто не откликнулся на мои слова…

Я тронул коня и поехал все той же дорогой, ведущей в Блажинь. В мире как будто бы ничего не изменилось, но в настроении моем произошел резкий перелом. Кто этот новый покойник, эта новая жертва? В том, что это была еще одна жертва той борьбы, которая велась во всем уезде и по всей стране, я ни на секунду не сомневался.

Приехав в Блажинь, я тут же направился в примарию и спросил, где примарь.

— Его здесь нет. Он уехал вчера вечером в Телиу. Сказал, что едет поговорить с товарищем Лику Орошем.

— Он уехал один?

— Да. Один и верхом.

Отвечал на мои вопросы сельский нотариус. Он производил впечатление человека, не привыкшего к деревенской жизни и старающегося сохранить, по крайней мере в одежде, облик горожанина. Я попросил его вызвать несколько человек с лошадьми.

— Что-нибудь случилось? — спросил нотариус.

— Боюсь, что да…

Нотариус ударился в панику. Он заметался по примарии в поисках служителя и набросился на него с криками:

— Где ты пропадал? Вечно тебя нужно искать по всему селу!

— Сейчас, господин нотариус, — испуганно ответил служитель. — Одну минуточку, господин нотариус. Все будет сделано…

Вскоре служитель вернулся в примарию в сопровождении пяти крестьян, каждый вел за собой лошадь.

— Нужна веревка, — сказал я. — Понадобится толстая веревка.

— У меня есть веревка, — сказал служитель. — Нам все равно проезжать мимо моего дома, и я захвачу ее с собой.

Мы тронулись в путь. У дома служителя мы задержались. Он вынес веревку, и мы молча поехали дальше.

Подъехав к месту, где я остановил свою лошадь, чтобы полюбоваться пейзажем, я показал людям на ноги, торчащие из болота. Они сразу поняли, что произошло, и без лишних слов принялись за дело. Вскоре им удалось вытащить труп на берег. Он был весь облеплен грязью. Все молчали. Никто не оплакивал погибшего, и никто не высказывал предположений о том, как именно случилось несчастье. Отдохнув немного, крестьяне завернули труп в старое одеяло и положили его поперек седла одной из лошадей. Когда мы снова тронулись в путь, служитель примарии вслух ответил на вопрос, который никто ему не задавал:

— Да, конечно… мы отмоем его в селе… Разденем и отмоем от грязи!

Небо снова затянуло тучами. Буйный ветер гудел и свистел по пустынным полям. Тучи скрыли от нас и окрестные горы, и осеннее солнце. Стало темнеть, казалось, надвигается ночь, хотя был всего только полдень…

Мы медленно приближались к деревне Блажинь. Тоскливое чувство охватило меня. Позавчера был убит Ифтодий Гынж, и его тело, привязанное к седлу, мы привезли в Телиу. Теперь я сопровождал другого покойника. Этот, по-видимому, тоже был убит выстрелом в упор, а затем брошен в болото. А может, его бросили в болото еще живым и он захлебнулся?

Я уже знал, кем был убитый. Знали и мои спутники. Мне хотелось задать им множество вопросов, но я не решался нарушить их печальное молчание.

Когда мы вытащили убитого из болота, крестьяне, как по команде, сняли шапки и перекрестились:

— Господи помилуй его!

Они опознали труп сразу, еще до того как положили его на землю лицом вверх. Никто, однако, не назвал его по имени. Служитель примарии прошептал:

— Надо ехать.

— Надо, — откликнулся кто-то.

По дороге один из моих спутников, человек уже пожилой, с сединой на висках и с длинными седыми усами, подъехал ко мне и тихо сказал:

— Какая судьба! Умереть в болоте! Захлебнуться в болоте! Наглотался вонючей болотной жижи…

— Не все ли равно, какой смертью умереть.

— Нет, не все равно! Человек может умереть по-разному. Что ни говори, а все-таки лучше умереть дома, в своей постели. Лучше умереть, глядя в глаза близким, тем, кто останется после тебя.

Я видел много смертей. Я видел, как умирают люди на войне. И видел, как они умирают дома, в собственной, постели. Одни боялись смерти, но это не помогло им отдалить свой последний час. Другие не боялись, и они тоже умерли…

Человек, который ехал рядом со мной, продолжал:

— Как война кончилась, многие возмечтали, что наступит мир и райская жизнь. Но что-то не видать этой райской жизни. Выходит, надо снова драться, как на войне, надо драться за землю и права. Вот оно что выходит… И мы деремся… Но до каких пор?

— До победы, — сказал я. — До полной победы. Придется драться до тех пор, пока мы не построим новую жизнь.

— Так-то оно так, вам, конечно, виднее… А что, новый мир, он и в самом деле будет новым?

— Конечно! Иначе за него и драться не стоило бы…

— Оно конечно… Все может быть… Жаль, что я уже немолодой.

— И мне жаль. Но ведь после нас будут жить другие люди. Вырастут новые поколения…

— Вырастут… Это точно. Только надо им открыть глаза. А то они вырастут вкривь и вкось.

Я забыл, что нахожусь рядом с покойником, и рассмеялся:

— Каждому поколению кажется, что те, кто моложе, растут вкривь и вкось. У каждого поколения своя манера носить одежду, своя манера петь песни, танцевать, любить и даже своя манера воевать… Да, да, каждое поколение по-своему ведет свои войны.

— Войны… войны… Пора бы уж и покончить с войнами.

— Пора, конечно. Но люди остаются людьми. Они не так-то легко откажутся от войн. Многим даже нравится убивать и мучить других людей.

Я снова бросил взгляд на болото. Оно было таким же, как всегда, мрачным и вместе с тем совершенно равнодушным. И я прошептал:

— Сколько тайн погребено, наверно, в этом болоте!

Человек, едущий рядом, услышал мои слова и сказал:

— Мы-то его хорошо знаем. От нас у него нет никаких тайн. Мы родились здесь, рядом с болотом. Здесь прошла вся наша жизнь. Оно очень глубокое, это болото, и жадно засасывает все, что в него попадает. Ни следа не остается на поверхности. Старики говорят, что у нашего болота вообще нет дна. Кто знает? Может, так оно и есть…