Захария Станку - Как я любил тебя

— Я и так лишку дал… Разбойник! А коли недоволен, найду для своей дочки жениха и получше. Девка она молодая, не уродина, на завалинке не свекует.

Жених тяжко вздыхает. Мнет шапку. Молчит. Лысый дед Бурдуля подходит к нему. Пытается улестить:

— Радуйся, Стэнике! Лед тронулся. Соглашайся, парень. Покажи, что ты мужик с головой. Ведь… Ну, ничего такого не натворила невеста. Ну, поиграла немного в чижика. Велика беда… Будто бы ты… И ты не чистым цветочком под венец идешь.

Жених отвечает:

— Ежели у мужика и свалилась шапка, он нагнется и подымет. А баба оплошает — в дом чужого ребенка принесет.

— И чужой ребенок в дом — неплохо, — замечает нене Михалаке.

Стэнике делает вид, будто не слыхал, что сказал брат. Он подходит к тестю и опять канючит, выматывает ему душу:

— Так чего ты обещался дать? Скажи еще разок

— Погон земли и трех овец.

— Погон и трех овец… Погон и трех овец… Ах, тестюшка, тестюшка! Это ж ты, выходит, разбойник, ты меня грабишь, тестюшка. Ты и есть злодей! Тебе бы взять топор на плечо да и идти на большую дорогу.

— А раз тебе мало, Стэнике, уходи… Надевай шапку и уходи, парень, и… чтоб тебе ослепнуть совсем.

Лоб у Стэнике разглаживается. Оба глаза, и косой, и здоровый, смеются. Усы подрагивают от смеха.

— Не выйдет по-твоему, тестюшка. Не такой я дурак. Никуда я не пойду, потому как ты этого хочешь.

Ветуй молчит. Дед Бурдуля опять хочет вмешаться, но Михалаке останавливает его:

— Ты, дед, не встревай. Без тебя они разберутся. Это их забота.

Панделаш Ветуй одобрительно кивает головой: мол, правильно, правильно.

Стэнике косит одним глазом на брата, а другим на Ветуя.

— Везет тебе, тестюшка… Тут тебе и пасха, тут и причастие… Везучий ты человек. Ну, прямо счастье само в руки плывет, тестюшка. Видать, ты в сорочке родился. Великое это дело — быть везучим.

— Чем же я такой везучий, Стэнике? Что ты как попугай заладил?

— Повезло тебе, тестюшка, потому как Маричика мне люба.

Гости хохочут. Жених оборачивается к ним и хмурится.

— Чего ржете? Вы!

— А что ж нам, плакать? Радуемся, что торг окончился.

— Но овцы, тестюшка, — быстро предупреждает Стэнике, — овцы все должны быть случные.

— Будь по-твоему.

Дед Бурдуля прямо-таки ликует:

— Счастья вам всем! И пусть свадьба идет, как шла, своим чередом, будто ничего и не было.

— Пускай идет, — поддерживает тесть. — Что скажешь, Стэнике?

— Пускай идет, почему же ей не идти… А что? Разве чего случилось? Ничего не случилось.

Авендря спрашивает:

— А мы что ж, на бобах, тестюшка? Мы-то, женишок, выходит, сбоку припека?

Пашол, дружка, предлагает:

— Надо еще выпить!

— Почему ж не выпить? Выпьем!

Сыновья Ветуя приносят новые кувшины с кислым вином.

— Твое здоровье, тестюшка!

— Твое здоровье, зятек!

— Давненько не припомню такой свадьбы, — говорит лысый дед Бурдуля, — запомнится она! Всей долине Кэлмэцуя запомнится.

— И такого Панделаша Ветуя — нет другого во всей Омиде, — вторит тесть.

— И такого Стэнике нет другого, — подхватывает жених.

В сенях толкутся бабы. Они тоже пьют.

— Ах, что за девка Маричика!.. Что за девка!.. Днем с огнем другой такой не сыщешь, — доверительно сообщает Тулпиница Бобок. — Люблю я ее, потому и в посаженые матери пошла. К другой бы, хоть озолоти, не пошла бы.

Гости мертвецки пьяны. Музыканты, отогревшись и тоже хлебнув изрядно, стараются, играют изо всех сил.

— Ну, пошли, — говорит Михалаке.

— Счастливо оставаться, тестюшка.

— Иди с богом, зятек.

На пороге Стэнике оборачивается:

— А здорово я тебя облапошил, а, Ветуй!

— Это ты? Меня? Облапошил? Ха-ха-ха! Да это ж я тебя вокруг пальца обвел! Ну, Стэнике! Хитер ты, ничего не скажешь! Хитер как лиса, но знай, парень, что и меня матушка не из глины слепила.

Авендря, Пашол, Гэрган, брат мой Ион выталкивают жениха из хаты.

— Иди, Стэнике, иди, женишок, какой толк начинать всю свару сначала?

Жених соглашается. И все-все трогаются в обратный путь. Хотя идем мы под гору, но дорога кажется тяжелее прежнего. Чтобы взбодрить меня, Кривой Веве тычет меня кулаком в бок.

— Глянь! — хохочет он.

— Чего ржешь?

— Да Маричику-то, невесту, забыли.

Маричика сидит на бороне, все так же, как сидела, съежившись в комок, вся засыпанная снегом.

— Но… Но… Холера! — лениво тянет Михалаке, и волы трогают с места.

Падает снег. Тихо падает снег. С темного неба летят белые хлопья. Белые снежинки просеиваются сквозь черную тьму. Спит укрытая снегом земля.

Еле-еле тащатся усталые волы. Тянут, волочат за собою борону. На бороне белый снежный комок — Маричика. Никто на нее не взглянет. Никто ей слова не скажет. Жениха ведут под руки, поддерживая с обеих сторон, дружка Пашол и мой брат Ион.

— Ободрал я злодея! Ободрал как липку! — кричит Стэнике. — Погон земли… три овцы… и не какие-нибудь, а суягные…

Свекровь идет рядом с бороной. Тут же и Нета, и Тулпиница Бобок. Все идут молча.

Музыканты, разгоряченные вином, шагают, не разбирая дороги, иногда по пояс проваливаясь в снег. Они то в сугробах увязают, то на тропинку выходят.

Вся Омида уже на ногах. Занимается день. Воздух туманный, серый. Небо провисло, пухлое, мягкое, будто брюхо овцы, что вот-вот разродится толстым ягненком.

И с этого-то серого пухлого неба сыплются на нас белые пушистые хлопья снега. Сугробы все растут и растут.

Мы переходим реку. Все не спеша бредут по льду и молчат. Молчит даже Кривой Веве. Вот и наша Омида.

Люди выходят за ворота. Стоят, глазеют на нас. Я оглядываюсь на Маричику. Рядом с Маричикой сидит на бороне свекровь, вдова Петра, ее уж и ноги не держат. Волы тяжело сопят. От их вздутых мохнатых боков идет пар. Нене Михалаке то и дело взмахивает кнутом, погоняя их:

— Но… но… Холера!

Маричика потихоньку стряхивает с себя снег.

— Что, невестушка, косточки-то ломит? — спрашивает свекровь.

Маричика отвечает с улыбкой:

— Нет, свекровушка, все прошло. Не ломит больше.

У нас в Омиде, случается, и не только от побоев косточки ломит.

Летним вечером после хоры парни с девушками отправляются на горку.

— Сходим на горку, Ралица! — предлагает парень.

— Пойду, да не с тобой, Котоля, — отзывается звонко девичий голосок.

— Отчего так?

— Оттого, что не хочу. Я с Валбудей пойду.

— Смотри, вымажу тебе ночью ворота дегтем.

— Вымажи, вымажи, как бы потом мой батя тебе всю рожу кровью не вымазал!

— Пойдешь со мной на горку, Стефана?

— Пойду, если воли рукам давать не будешь.

Сладко и горько пахнет в нашей Омиде клейкими листьями зазеленевшей акации, тополей, вётел. Земля высохла, прогрелась, кое-где уже потрескалась на солнце, но босые ноги еще не обжигает. Мы с Кривым Веве играем на вытоптанном лугу, где отплясывают хору парни с девками. Набрав в горсть пыли, я бросаюсь бежать. Кривой Веве — за мной. Я чувствую: он вот-вот меня схватит, резко оборачиваюсь и швыряю пригоршню пыли ему в лицо. Веве останавливается. Останавливаюсь и я. Смотрю, он моргает своим единственным глазом, трет его изо всех сил.