Захария Станку - Как я любил тебя

— Ладно. Выпьем, зятек!

— Твое здоровье, тестюшка!

Полные кружки они осушают до дна. Вытерев губы, молчит Ветуй. Молчит и нене Стэнике, но выпив вино, он с маху разбивает свою кружку об пол.

Ветуй, стиснув зубы, терпит. Сердце у него кровью обливается при виде того, как чужая злоба, глупая и безнаказанная, безо всякой причины крушит его посуду.

— Ты чего мои кружки бьешь, а? — не выдержав, вскидывается Ветуй. — Чего кружки бьешь?

— К счастью бью, тестюшка, чтоб беда разбилась!

— Бей, зятек, бей. Слова супротив не скажу. Бей, круши беду, а кружки не трожь. За них деньги плачены.

— Ну уж этакую потерю ты снесешь, тестюшка.

Деда Бурдулю будто кто за язык дергает. Непрошеный, он вмешивается в разговор:

— Стэнике, ты об деле говори, вторые ведь петухи поют. Утро на дворе, а вы все ни с места.

— Начинайте, начинайте, — гудят остальные, — и нас не забудьте, поднесите винца, чтоб не слушать нам всухомятку, как вы судить да рядить будете. А то в глотке пересохло.

И Ветуй вроде тоже торопится.

— И впрямь, зятек, пора кончать, — говорит он. — Нечего вола крутить. Выкладывай напрямик, чего с меня стребуешь? Чего тебе еще надобно?

Стэнике только того и ждал, чтобы Ветуя за живое задело, и, глядя тестю прямо в глаза, он отчетливо и громко перечисляет:

— Дашь ты мне, тестюшка, еще два погона [4] Погон — мера площади, равная 5012 кв. м. земли, шесть овец, вола…

Будто злейший враг стукнул Ветуя дубинкой по голове. Его аж затрясло. Собственным ушам не хотелось верить. А на слух Ветую жаловаться еще не приходилось. Может, он и впрямь недослышал?

— Ты чего это сказал? Чего это сказал, Стэнике? Ну-ка повтори, — сипит он с дрожью в голосе. — Чего тебе добавить? Кажись, я недослышал…

— Раз недослышал, и повторить недолго. Дашь ты мне два погона земли, шесть овец, одного вола. А ежели… ежели чего-нибудь от души прибавишь — отказываться не стану. Возьму и спасибо скажу.

Ветуй вскакивает, как ошпаренный. Руки у него чешутся — так бы и треснул зятя по роже. Но поразмыслив, он опять садится. Глухим, идущим из самой глубины уязвленного сердца голосом он бубнит:

— Ничего тебе не дам, голодранец. Понял? Ничего не дам тебе, проходимцу этакому. Хоть режь меня на куски. Не дам. Ни соринки из дому не дам. Земли из-под ногтя. Обрывка веревки удавиться тебе, и той не дам. Нравится девка — такая, какая есть, — бери. А нет, так…

У Стэнике земля под ногами качнулась.

— А нет, так что?.. — выдавливает он.

— Дома оставлю девку, — почернев от ярости, цедит сквозь зубы Ветуй, — какой ее взял, такой и отдашь.

— Ищи еще дурака, чтоб прямо из чужой постели в жены ее взял. Другого такого не найдешь. Полон свет людей, а другого такого дурня днем с огнем не сыщешь.

Стэнике говорит и сам себе не верит. И Ветуй смеется над ним. Смеется над зятем:

— Эх, ты! Стыда в тебе нету! То бил смертным боем девку, живого места не оставил, а то на тебе, разжалостился, что без мужа останется… Да с ее приданым и ежели еще накинуть малую малость, я не то что за тебя, голодранца, а за волостного начальника девку выдам!..

Дед Бурдуля опять встревает в разговор:

— Так дело не пойдет, люди добрые. Сами рассудите: Петра на свадьбу потратилась, музыканты играли и пели, пока не охрипли, Маричику отволтузили почем зря, да и бабу свою ты, Ветуй, чуть без волос не оставил… Надо вам беспременно договориться. По-хорошему договориться.

— Не договоримся! — кричит жених. — С кем тут договариваться? Кто ж не знает, что Панделаш Ветуй от скупости и навоз готов жрать!

И вдруг, повернувшись к Ветую, жених совершенно спокойно говорит:

— А ну тебя к дьяволу, тестюшка! Забирай свою девку, хоть она и не девка вовсе. Я ухожу.

Стэнике встает, поворачивается спиной к Ветую и идет к двери.

Ветуй сидит. Сидит не дрогнув, как каменный, и лишь бросает вслед жениху:

— Косой! Чтоб тебе ослепнуть совсем! Окриветь на оба глаза… Семь кружек моих зазря разбил… Ах ты, сукин сын! Навоз я жру!.. К черту меня послал. Это меня-то к черту? Сукин сын!

Жених круто оборачивается. Глаза сощурил. От злобы дрожит, вот-вот в драку кинется.

— Ты за что меня сукиным сыном обозвал?! Сейчас как!..

— Чего?

И тут тесть, что так долго сдерживал свою ярость, взрывается, кидается на жениха, чтобы вцепиться ему в глотку. Стэнике замахивается кулаком. Гости бросаются между ними, растаскивают.

— Меня к черту посылал, да еще и избить норовишь в моем доме? Хорош, зятек! Хорош…

— А кто мне ослепнуть желал? А?! Кто меня сукиным сыном обозвал? Я что, убил кого или ограбил?

— В сердцах и не такое с языка сорвется!

— Ты язык-то за зубами держи!

— Ты его больно держишь! Сам чего мне наговорил!

— Я по праву. Я пострадал. Меня в обман ввели. Подсунули девку, а она и не девка вовсе. Дай мне то, что прошу, и слова больше поперек не скажу.

Тесть расхаживает по комнате, чешет в затылке и постепенно успокаивается.

— Ладно, помолчу. Роток на замок. Присядь, Стэнике. Только на все мое добро рта не разевай.

Стэнике, осоловелый от выпитого, весь в холодном поту, садится на кровать обок тестя. И вдруг начинает клянчить, как попрошайка.

— Ты, тестюшка, хоть чего-нибудь дай… Девка… Маричика… По сердцу мне она… Прибавь, а? К приданому прибавь, я и забуду, что девка девкой не была…

— Ишь как запел, чтобы выманить у меня добро. А ведь потом, чуть похлебка тебе будет не по вкусу или другое что, начнешь глаза девке выцарапывать, за то что через плетень лазила.

— Клянусь, тестюшка, не буду. Словом не помяну.

— Так я тебе и поверил. Ну да ладно, что-нибудь тебе выделю. А то по селу разговоры пойдут, а у меня сердце не камень.

Жених оживляется, ему не терпится узнать, что тесть выделит.

— Что дашь-то, тестюшка? — тихонько спрашивает он.

Панделаш Ветуй не спешит с ответом. Кажется, теперь его заботит, как бы получше свернуть цигарку, он закуривает и делает несколько глубоких затяжек. Стэнике не по себе, он ерзает, будто на иголках сидит. Наконец Ветуй милостиво объявляет:

— Дам я тебе погон земли и трех бырсанских овец. И больше, мошенник чертов, ничегошеньки ты от меня не дождешься.

Ободренный жених обретает разом и смелость, и наглость. Он думает: раз Ветуй стал набавлять, то можно вытянуть из него и еще что-нибудь.

— Опять начал? — повышает он голос. — Ты меня мошенником не обзывай! Слыхал?

— Буду обзывать! Хочу и обзываю! Потому как истинный ты разбойник и грабитель! Оплошала девка. Чего ты теперь хочешь? Голову ей снести?

— Нет. Хочу прибавки к приданому.

— Прибавки к приданому? Ограбить ты меня хочешь, вот что! Обобрать желаешь меня. Голым по миру пустить!

— Нет, тестюшка. Не граблю, прошу. Прибавь еще чуток. Что тебе сердце подскажет.