Валерий Лаврусь - Очень Крайний Север

— Это ощущение сохраняется у вас и сейчас?

— Конечно, есть раны, которые не заживают вообще никогда, но сейчас ощущение собственной неполноценности как-то изменилось. Ко всему привыкаешь. Ощущение рухнувшего мира исчезло, я как-то приспособился — как, наверное, приспосабливается инвалид. Ведь и безногий человек тоже приноравливается к реалиям нового бытия… Но всё равно это была потеря половины мира, в котором я жил. И я не раз говорил, отвечая на вопрос, продолжится ли творчество Стругацких уже в моём лице: всю свою жизнь я пилил бревно двуручной пилой, и мне уже поздно, да и незачем переучиваться… Надо жить дальше…

(«Это была потеря половины мира».

Борис Стругацкий — об Аркадии Стругацком. Интервью Бориса Вишневского записано в августе 1995 года. Опубликовано в петербургской газете «Невское время» 28 августа 1995 года — в день 70-летия Аркадия Стругацкого).

— В предгорье Полярного Урала было… Перед ноябрьскими послали тракториста с механиком за спиртом, в экспедицию на базу — водку-то не пили…

Колганов, развалившись на спальниках в комнате радиолокации, курит, балагурит и прихлёбывает прямо из бутылки сухое вино. Колганов — трезвый!

Славка перепаивает сгоревший блок георадара, время от времени поднимая голову, смотрит поверх очков на Колганова и кивает.

— Уехали на тракторе ещё затемно. Часов в семь. До базы километров двадцать по пересечёнке — часов пять-шесть в один конец. Проходит десять, а их нет! Слышь?! Погода, конечно, дрянь… Снег валит… — Колька затягивается и пускает дым, — пурга… Но заблудиться не должны — мужики опытные. Вышли на связь с базой, там говорят: ваши часов пять назад всё получили и уехали. Стали вызывать трактор. Отвечают! Начальник спрашивает: «Вы где?!» А они: «Штурмуем Заячий перевал!» Это километрах в трёх от буровой. Там, гляди, — Колька показывает ладонью наклон, — такой крутой подъём, градусов под сорок. Проходит ещё час. Начальник снова вызывает. Слышь? Э! А эти опять: «Штурмуем Заячий перевал!» Ещё час, и опять… Тогда он… начальник, говорит: сходи, Коль, глянь, чё там: может, помощь нужна? — Колганов щурит от дыма один глаз, тушит в пепельнице сигарету и струйкой выдыхает дым. — Я встал, значит, на лыжи, пошёл… Подхожу, смотрю — стоит трактор и потихоньку «дык-дык-дык-дык» — движок, значит, работает. Ага… Я лыжи снял, подкрался, а эти двое — слышь! Э! Не слушаешь ты меня! — сидят… у них сало нарезано, хлеб… И вот они, значит, спирту хряпнут, салом закусят, рацию включат и докладывают начальнику: «Штурмуем Заячий перевал!» Нет, ты понял! Сидят, суки, в тёплом тракторе, жрут общественный спирт! Понял! «Штурмуем…» Штурмуют они…

— Мастер ты… от'нако… — замечает Славка, не поднимая головы.

— …п..здеть-то! — подхватывает фразу Колька.

— Во-во! — Славка откладывает паяльник, снимает очки и внимательно смотрит на Колганова, на его кружку, она стоит рядом с Колькой на полу. — Мастер ты… Колганов! Когда ты уже свой кофе заведёшь? Так ходишь и побираешься… Давай кружку… Своего кофе у него нет…

— А я знаю, он у тебя прям с сахаром намешан.

— В следующий раз не дам. И хватит жрать вино с утра!

— Ишь ты… Орёт он… Придёшь ты ко мне в сенокос-то. Со стоячим. Кос-мо-навт… — с презрением цедит Колька.

— Эт ты у нас космонавт-то — тебя Незавибатько так называл!

— А ты и на космонавта-то не похож!

— Я-то не похож?! Не пускай его больше в комнату, Юр!

Изображение останавливается.

Замер Славка, замер Колька. Замер он сам, рванувшись к двери…

Юрка ещё какое-то время смотрит на экран, потом щёлкает кнопкой мыши, закрывая окно видеопроигрывателя.

Этот фильм случайно снял Серёга Тертычный в 94-м. Весной 94-го. Серёга работал в Аэрокосмогеологии до 96-го, а потом уехал в Харьков. В 2004-м Юрка приехал в Москву в командировку и оказался в ГУМе. Чего он туда зашёл, он и сам не помнит. Просто так. И там — а где ещё?! — встретил Сергея.

В кафе на Пятницкой Юрка рассказал Серёге про Славку и Колю. Там и помянули.

А через месяц Сергей прислал компакт-диск с видеозаписью… Вот с этой. И это всё, что осталось у Юрки от мужиков. Даже фотографии куда-то все запропастились…

Э-хе-хе… мужики-мужики… Где же вы, мужики?

***

Десять лет в ожиданьи прошло…

Ты в пути.

Ты всё ближе ко мне…

Чтоб в пути тебе было светло,

Я свечу оставляю в окне…

(А. Вознесенский. «Юнона и Авось». Финал)

— Э! А когда это Серёга фильм снял?

— Колганов, откуда я знаю? Ты же видишь, я спиной там почти всё время сижу! А когда повернулся, на тебя смотрю!

— А чего Юрка вздыхает?

— На Килиманджаро собрался…

— В Африку, что ль?

— В Африку, в Африку… И человека с собой ведёт.

— Да не… Взойдёт он! И поднимет…

— Наверное…

— Э! Сомневаешься, что ль?!

— Колганов! В русском языке слово «наверное» — означает «точно». «На вер-но-е»! Понял?

— Да пошёл ты! Литератор!

— А ты — космонавт! Хотя… нет, Колганов! Ты теперь уже даже на космонавта не похож…

— А ты…

— Всё! Не начинай, Коль… Кстати, ты знаешь, а он по-прежнему мечтает стать космонавтом.

— Да ладно!

— Точно… И всем говорит, что возраст не помеха. Дескать, Джон Гленн второй раз в семьдесят пять полетел. Понял, Колганов, мечта какая?! Так что это не мы, это он самый настоящий космонавт и есть!

Ноябрьск — Самара — Москва — Долгопрудный 2003, 2009, 2015—2018

В самом недавнем прошлом, когда на просторах бывшего СССР была жёсткая, ничем не умаляемая диктатура социалистического реализма, считалось, что всякого рода фантазии — далёкие от некоего официально принятого и утверждённого «положения дел» — допустимы лишь в детских сказках. Да ещё в научной фантастике (но и там должна была присутствовать классово верная «идеализированная реальность» — никаких, к чёрту, антиутопий).

Ну да, если вдруг потянуло живописать «правду матку», в её негативном варианте — то тогда гневно изображаешь проклятый капиталистический лагерь. Хотя тут негодующий автор должен был иметь определённый литературный вес, чтобы его готовый опус приняли к изданию.