Йоав Блум - Руководство к действию на ближайшие дни

Если Оснат он подлил в рюмку буквально несколько капель, то синьора Баунчелли выпила такое количество, что это переживание глубоко врезалось ей в память. Навсегда.

Мадам Вентор ужаснулась, когда услышала об этом. Она не могла даже представить себе, каково это – пережить такой кошмар. Баунчелли-жена должна была жить с четким воспоминанием о смерти того, кто пятнадцать с лишним лет был ее мужем, кого она любила больше всех на свете. По дьявольской задумке мстителя, она должна была не только помнить, как ее муж разбивается, но и чувствовать удовлетворение и удовольствие, которые испытывал Стефан, наблюдая за происходившим. Теперь и она чувствовала то же самое и никак не могла этому воспротивиться.

Такого внутреннего противоборства она не вынесла и сошла с ума. По слухам, она до сих пор находится в психбольнице, разрываясь между воспоминанием о своей любви к мужу и переживанием радости от созерцания его смерти.

И это только одна из историй. Нет сомнения, просто отмахнуться от Стефана – невозможно.

Мадам Вентор вернулась в гостиную, где молча сидели и ждали ее Бен и Оснат.

Такие уже у нее помощники: молодой человек, не уверенный в себе, и девушка, влюбленная во врага. И она стала думать, что с ними делать.

Бен показал на фотографию, стоявшую на комоде в углу комнаты.

– Мы с Оснат гадали, кто этот мужчина на фотографии, – сказал он. – Родственник?

Мадам Вентор посмотрела на фотографию в потускневшей серебряной рамке. С черно-белого снимка, улыбаясь, на нее смотрел молодой лысеющий мужчина. Она узнала эту улыбку – но не узнала мужчину.

Ой, нет. Снова начинается.

Она поставила на стол поднос с ломтями коврижки.

– Угощайтесь, – сухо сказала она. – Мне нужно на секундочку отлучиться.

Уходя, она услышала, как Бен тихо спрашивает Оснат:

– Я что-то не то сказал?

Мадам Вентор быстро прошла по коридору и скрылась в дальней комнате, затворив за собой дверь.

К горлу подступала тошнота. Какие годы выпали из памяти на этот раз?

Комната была пуста. У стены стоял белый пластмассовый стул, а рядом с ним – закрытые картонные коробки. Она подошла к одной из коробок, открыла ее и начала вытаскивать из нее маленькие пластиковые бутылки одну за другой, рассматривая этикетки на них, пока не отыскала и не поставила на пол четыре бутылки, заполненные наполовину: они явно подходили лучше всего.

Склероз у нее начался лет десять назад.

Поначалу она, естественно, забывала мелочи, а не важные вещи. Она могла забыть, куда положила ключи, возвращалась раз за разом, чтобы проверить, выключила ли газ, могла заблудиться в районе, где была год-два назад. Такое иногда происходит со всеми.

Но болезнь прогрессировала. Она стала забывать имена знакомых, которые окликали ее на улице, номера телефонов, которые вроде бы знала наизусть, номера автобусов, которыми ездила уже многие годы. Она думала, что это просто старость, пока как-то раз вечером к ней не пришел один из постоянных клиентов, чтобы купить бутылку бренди с воспоминанием о серфинге на Гавайях. Он стоял на пороге, а она смотрела на него – и не могла его вспомнить. Черты лица были ей знакомы, но, как его зовут и почему он пришел, она не знала.

Он чуть не обиделся, когда она спросила его, кто он такой, и когда он ответил – поняла, какую ошибку совершила. В торговле воспоминаниями хуже нет промаха, когда продавец демонстрирует собственную забывчивость.

Она засмеялась и постаралась обратить все в шутку, пусть и неудачную. Но не факт, что он поверил.

Она поняла, что дело плохо. Из памяти выпадали целые куски ее жизни.

Когда клиент ушел с бутылкой бренди в руках и подозрением в глазах, она всю ночь металась туда-сюда по коридору своей квартиры, думая, пугаясь и мучаясь. Постаралась понять, не побочный ли это эффект работы переживателя. Но она не знала других случаев, когда работа повлияла бы на переживателей именно таким образом.

Иногда, когда поздний час и усталость давали себя знать, она вдруг замечала, что ищет в квартире воспоминания, как будто стоит ей хорошенько посмотреть вокруг – и она поймет, что же от нее ускользнуло. А когда как-то раз под утро она поняла, что стоит согнувшись и ищет воспоминания под холодильником, – она осознала всю нелепость происходящего, потрясла головой и решила, что лучше ляжет спать, а утром подумает, что с этим делать.

Уснуть ей было нелегко. У всех нас есть свой шифр, и никто не может прочесть нас целиком, потому что все мы закодированы по-разному. Все, что происходит между друзьями и любимыми, – все это медленный процесс расшифровки другого, знак за знаком. Ей стало страшно: она не была готова утратить способность расшифровать саму себя.

Наутро она встала, оделась и вышла из дома – с определенным планом.

Купила целый ящик водки и несколько десятков маленьких бутылок воды. Сообщила всем постоянным клиентам и дилерам, что уходит в отпуск на неделю, и попросила не беспокоить. Освободила от вещей комнатку в конце коридора.

Целую неделю она создавала резервную копию своей жизни и записывала ее в бутылках водки. Сидя то на стуле, то на полу, восемь, девять, десять часов каждый день она сливала воспоминания в прозрачную жидкость и делила себя на бутылки по годам: на год жизни – по бутылке. Иногда, если год был особенно богат событиями, воспоминаний хватало на две или даже три бутылки.

Потом она сложила все бутылки в большие коробки, рассортировав по периодам: детство и юность, первые годы молодости, время, когда она работала переживательницей у Вольфа, и все остальные годы.

Закончив, она закрыла коробки, вышла из комнатки, долго-долго принимала ванну, а потом легла спать – и проспала до полудня. Измученному телу и усталой душе требовался отдых.

Иногда она заходила в эту комнатку и отпивала то из одной, то из другой бутылки. Напоминала себе о себе.

Иногда она шла туда, чтобы вспомнить о каком-то определенном событии, которое стерлось из ее памяти, а иногда выбирала бутылку случайно – чтобы усилить имеющиеся воспоминания. Но в последние два года было совсем туго: заходить в комнатку требовалось все чаще и чаще. Некоторые бутылки пустели быстрее, чем другие, и ей приходилось покупать еще водки, чтобы снова скопировать эти годы. Период как минимум в десять лет она помнила именно так: копия копии копии. Эти годы помнились ей неярко, как в тумане; как будто линии, которыми были очерчены события жизни той, кем она когда-то являлась, были растушеваны, как если бы размазали линии, начерченные угольным карандашом.

Под конец каждого года добавлялась еще одна бутылка. В коробках становилось все больше содержимого, а в ней самой все росла пустота, и в комнатку в конце коридора она заходила чуть ли не каждый день – только чтобы остаться собой.