Лев Трутнев - Живи и радуйся

Жгучей болью закололо пальцы, заскребло колени. Я едва-едва поднялся, с трудом удерживая равновесие на непослушных ногах, и кое-как нацепил на разбитые валенки лыжи. Слабо, как первогодок, двинулся я от валежины, и с каждым шагом, с каждой минутой возвращалось ко мне тепло. Страх гнал меня к деревне на пределе физических возможностей, и уже у последних колков спина взмокла и есть захотелось. Но мысль о том, что я мог так просто погибнуть, до самого дома холодила сердце.

Дома был один дед (матушка, как всегда, работала на колхозном току). Он порадовался моей удаче, рассматривая стылых зверьков, но, видимо, заметил в моем состоянии что-то необычное и, не расспрашивая ни о чем, вдруг начал говорить:

– Ты помнишь, как Пашка Доманин погиб, сходив на кладбище за крестом? Я тебе когда-то об этом случае рассказывал. Так вот, Доманиных было три брата, не считая сестер. Старший – Николай воевал в Гражданку на стороне белых, а Пашка был в красной кавалерии, младший из них – Василий, не воевал (в годах еще не вышел) и жил в деревне с родителями. Ходили тогда слухи, что вроде бы где-то в бою пересеклись пути братьев и Пашка зарубил Николая. «Бог его и наказал за брата», – шушукались по деревне после случая на кладбище. А беда в одиночку не ходит.

Уже колхозное время было. Возвращался Василий Доманин в Святки с женой и пятилетней дочкой домой из соседней деревни – под изрядным хмельком. Они были в гостях у кумовьев и до позднего вечера веселились. Мороз крепчал, и Василий то и дело торопил жену – дома еще надо было управляться со скотиной, а Танюха – его жена постоянно отставала. Она нет-нет да и несла девочку на руках. «Так мы до утра проканителимся, – горячился Василий. – Вы давайте потихоньку двигайтесь, – предложил он жене, – а я махну побыстрее. Придешь, а дома всё уже будет управлено…» Так и поступили: ушел Василий быстрым шагом вперед.

Незаметно пролетело время, пока Василий управлял хозяйственные дела. Ночь плотная села на землю, а жены с дочкой всё не было. Заволновался Василий и пошел их встречать. То расстояние, до места, где оставил жену с ребенком, он пробежал едва ли ни бегом, но ни жены, ни дочки не встретил. «Назад, что ли, вернулись?» – решил тогда Василий и бросился в соседнюю деревню. Кумовья уже спали, и недоуменно развели руками – не было, мол, никого. Василий побежал назад, полагая, что жена могла зайти к кому-нибудь из своих подружек в деревне и теперь уже дома. Но дом встретил его темной пустотой. Понял Василий, что случилось что-то неладное. Заблудиться его жена не могла – негде блудить, дорога одна, и он снова рванул в сторону соседней деревни, оглашая леса криками – пока не охрип. Но все напрасно.

Ранним утром Василий поднял людей на поиски жены с дочкой. И я в тех поисках участвовал. А нашел их заозерный охотник с собаками. Мертвыми. В ближнем лесочке. Помнишь того охотника, у которого мы с тобой были? – Я, отогреваясь на печке, отозвался. Рассказ будоражил, тянул мысли к моему недавнему сну на морозе. – У Танюхи, – досказывал дед, – было больное сердце, и случился у неё приступ со смертельным исходом, а пятилетняя девочка не могла знать дорогу и весь колок истоптала в поисках выхода, да так и замерзла. Ну а Василий после похорон напился и повесился. Вот так и сгинули три брата не за понюх табаку, а с ними и род Доманиных – думай, гадай – не угадаешь. Только зло оно и есть зло, чтобы грести под себя тех, кто неразумно оступился. Слушай да гляди. – Это уже дед мне кинул намек.

А я, засыпая в охвате тяжкого воображения, еще раз, кроме всякого прочего, засек для себя, что мороз коварен и с этим нельзя не считаться.

Под Новый год затеяли поставить концерт. Оказалось, что новая учительница литературы – Ирина Андреевна, хорошо поет. Мих Мих взялся почитать отрывки из «Василия Теркина», а мы с Ван Ванычем разучили марш «Прощание славянки». Он, как всегда, на скрипке, я – на мандолине. Вроде бы не ко времени была эта музыка, но все боевая, захватывающая дух, и по исполнению не из простых. Федюха Сусляков лихо наигрывал на гармошке «Светит месяц», а Настя Шуева с Ниной Столбцовой освоили дуэтом «Рябину кудрявую». И совсем удивил меня Алешка Красов, решивший спеть «Темную ночь». Были и частушки в исполнении Груни Кудаевой.

Народу в школьный коридор набилось «по завязку». Люди пришли со своими скамейками и табуретками, а многие и вовсе стояли – заманчиво было посмотреть и послушать концерт, пусть свой, самодеятельный, но, после стольких лет угрюмой тишины, все одно – в радость.

Для сцены осталось совсем мало места. Первый ряд зрителей был метрах в двух от «артистов», но других объемных помещений в деревне не было. Затеянный еще до войны клуб, так и был недостроенным.

Ван Ваныч открывал торжественное выступление, хотя в первом ряду я заметил и Хрипатого, но к партийному учению Новый год не имел никакого отношения, более того, советское руководство не очень-то одобряло его празднование.

Первой вышла из учительской Ирина Андреевна. Она запела романс «В лунном сиянии…» Аккомпанировал ей на аккордеоне Петруня Кудров. И как это здорово было! В зале непривычная тишина. Такую тишину я ловил только на охоте, в предрассветном лесу. А потом взрыв хлопков в ладони. Иных восторженных выражений в деревне тогда еще не знали.

Вышли мы с Ван Ванычем. Я сел на табуретку, он стоял. Волнение бурлило во мне диким ключом, тискало сердце, но я, напрягаясь всем телом, не давал ему проявиться наружу. И вот первый звук подал Ван Ваныч, и я тронул струны мандолины медиатором, и сразу словно сползла с меня тугая рубашка напряжения. Я слышал только музыку и видел лишь струны мандолины. И пошло, пошло… С последним аккордом у меня из груди вырвался зажатый в легких воздух, и взрыв аплодисментов. Мельком я заметил, как Яков Кособоков – отец Мишки, сидевший в первом ряду, вытер рукавом глаза. Его деревянный протез, словно дуло какого-то оружья, торчал дальше всех ног, напоминая о недавней войне и как бы укоряя нас в том, что мы вот живы и здоровы, можем играть и слушать музыку, потому что есть он – этот протез.

Федюха Сусляков тоже показал, что он не только способен навоз возить, но и самостоятельно выучился играть на отцовской гармошке, и не просто «пиликать», а дотянулся до более высокой музыки.

Несколько снизила взрывной пыл «Рябина кудрявая», хотя спели её Настя с Ниной на голосах великолепно. А Груня Кудаева снова вернула веселый наплыв в зал, выдав несколько озорных частушек, включая знаменитые «Валенки». Её даже отпускать не хотели, выкрикивая: «Давай еще, еще!»

С легкой хрипотцой, но четко выговаривая слова, прочел про рукопашную схватку Василия Теркина с немцем Мих Мих, заставив кое-кого вспомнить свои схватки, а некоторых и задуматься.