Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

Во второй же главе (чего ради многое городилось) вводится впервые мотив припоминания, не субъектом которого (припоминания), но объектом становится наш герой, и это, я думаю, моя неплохая находка. Персонажи один за другим (чему объяснение будет в конце) силятся вспомнить, где могли повстречаться с героем, – то ли вчера, то ли позавчера, то ли на прошлой неделе…

– Удивительно знакомое лицо, – первой из них замечает незнакомая женщина, просто незнакомая женщина, потому и безликая, что помещена сюда за столик, лишь бы отвлечь от тарелки героя. – Мы с вами где-то встречались.

– Ась? – поднимает Клементьев голову от баклажана.

– На прошлой неделе…

– На прошлой неделе я был далеко.

– Вы приезжий?

– Приезжий, – отвечает Клементьев.

Глава третья. Наш герой показывает себя человеком весьма практичным. Выясняется, что он обладает особым документом – грамотой, столь же охранной, сколько и филькиной. С грамотой этой, отпечатанной на бланке одного молодёжного журнала, желанным автором которого Клементьев является, он является в райком, так сказать, комсомола, не сказать больше: партии. Интересует его, однако, только одна дверь – в ту комнату, где сидит человек, представляющий бюро пропаганды творчества тогда ещё советских писателей, или и. о. того человека, или просто ответственный за работу с редкими справками, знающий толк в «современной поэзии», или – ладно – не знающий, но уполномоченный ставить подпись. У Клементьева есть путёвки. Некоторое число путёвок на платные выступления. Вот он и пришёл.

Всё, что вокруг, – опускаю.

Он говорит что – то опускаю, и всё опускаю, что ему отвечают.

Отдел культуры.

«Тот, из журнала» вырастает перед глазами уже осведомлённой о нём Галины Андреевны. Галина Андреевна – зав. этим отделом. Она обещает содействие. Если надо. Мало ли, вдруг. Правда, как бы абстрактное всё же содействие, поскольку, понятно, цель приезда его в Первомайск не очень понятна, и это немного многоопытную руководительницу настораживает. «Ах, отдохнуть», – догадывается Галина Андреевна, всё ещё подозревая в Клементьеве близкое проверяющему. «Активно отдохнуть, активно», – отвечает герой. Противоположность желаний обеих сторон – что-то выведать и ничего не сказать – придаёт разговору оттенок умеренной бестолковости.

Но тут появляется главный редактор районной газеты.

– Нет уж, от нас вам уйти не удастся, – радостно потирает руки главный редактор, чья, кстати, фамилия почему-то Колёсико (хорошо, не Коробочка). – Вот как зовут меня, весь я кручусь, весь я в работе, – и, под руку взяв, уводит Колёсико в «Майское утро» героя.

Лишнее всё опускаю.

«Надежды на свежие силы…» – «Дайте подборку в „МУ“…» – «Вот бы ещё бы проблемное что…» – «Это вы можете?…»

«Можем, а как же? Как же, не можем? Нам ли не мочь?»

И вот он меня посадил, рассказывает дальше Клементьев, на стул. И чтобы я не сомневался в масштабности проблем, вручил мне подшивку газет за полгода. Я медленно перелистывал страницы… (Это всё опускаем.) «Доколе?» – статья. Автор «Доколе?» громит ПМК-шных начальников, те – либералы, а рабочие пьют. Крепко досталось и тем и другим. «Верю, наступит тот день, когда переоборудуют в гостиницу городской медвытрезвитель». Подпись: Н. Краснощёков.

– Да ведь это же Николай Кондратьевич! – воскликнул я (продолжает рассказывать Стас Клементьев).

– Да, верно, – ответил главный редактор.

– А стихи он свои печатает?

– Его стихи не для «Майского утра».

Я заметил, что Колёсико смотрит на меня чересчур пристально. Он сказал вдруг:

– Мы где-то встречались.

– Я жил в Первомайске.

– Когда?

– Ещё когда в школе учился.

– Нет, – сказал Колёсико, – я переехал сюда в прошлом году.

На этой тревожной ноте закончим обзор третьей главы романа.

Да, я должен сказать сразу, читаем дальше, у меня нет никого в Первомайске – ни родных, ни друзей. Был школьный друг Паша Рудаков, так когда ж это было. Дядя Гриша, мой опекун, задумал жениться на старости лет и, пока я служил в армии, перебрался в Новороссийск – он, значит, в Новороссийск, а я – в Ленинград. Так вот и разъехались.

Информация к месту. Клементьев как раз идёт к Рудакову. Солнышко светит, но хочет сесть. Длинный-предлинный день – день приезда – близок к своему завершению.

Что до прогулок, то таковых у Стаса Клементьева будет достаточно – любо ему гулять по улицам Первомайска, уже подзабытым, и вспоминать то одно, то другое.

На сей раз он вспоминает вот про кого: про Краснощёкова. Этот Краснощёков был их учителем. Он вёл сразу два предмета: пение и черчение. Он был немножечко ненормальным, этот Николай Кондратьевич. Мало кто знает, что такое гамаши. В Первомайске это знали все: гамаши носил Краснощёков. Все знали: он пишет стихи.

Пение и черчение, рассказывает Клементьев, были нашими любимыми предметами, – на черчении мы обязательно что-нибудь пели, а на пении непременно дочерчивали то, что не успели начертить на черчении. У Николая Кондратьевича был своеобразный слух: он хорошо играл на аккордеоне, но почему-то плохо разбирал, что поют под его музыку. Мы этим пользовались. Вместо «главное, ребята, сердцем не стареть» мы радостно выкрикивали «главное, ребята, сердце на столе!» – и, читая в наших глазах неописуемое ликование, Николай Кондратьевич вставал и с ещё большим энтузиазмом нажимал на клавиши.

Однажды, кажется, в седьмом классе, мы с Пашкой Рудаковым сочинили откровенный пасквиль на своего учителя – длиннющую пьесу в стихах, она так и называлась – «Николай Кондратьевич». Сюжет был прост. Сидит Николай Кондратьевич дома ночью и зовёт Музу в гости. А вместо Музы Краснощёкова посещают великие поэты: первым – Пушкин, последним – Маяковский. Они приветствуют Краснощёкова, учат его уму-разуму, советуют, как жить. Стихи классиков переделывались очень легко, поэтому мы исписали целую тетрадку. Наш Краснощёков был в коротких отношениях с великими, он говорил Некрасову: «Расскажи мне анекдот». Тот отвечал: «Хватит, спи, закрой свой рот». – «Ну, так песенку тихонько спой, чтобы я погрузился в покой». – «Колыбельную песню? Пожалуйста. Слушай, милый, а сам засыпай. Эта песня проникнута жалостью, будь же добр, как деда Мазай». И тому подобное. Во время визита Маяковского Краснощёков окончательно впадает в помешательство, за ним приезжает карета «скорой помощи» (заимствованная из «Кавказской пленницы»). Последние слова Краснощёкова обращены к чертёжным принадлежностям, он с ними прощается. Врач: «Идёмте, идёмте, внизу ждёт машина». Краснощёков: «Прощайте, рейсфедер, прощайте, рейсшина, и кнопочек, кнопочек, кнопочек стая. Осталась квартира, квартира родная, родная квартира осталась пустая…» Никогда я больше не знал, что такое настоящий успех. Тетрадка наша ходила по рукам. Её переписывали прямо на уроках.