Сергей Носов - Закрытие темы [сборник]

А недавно за передвижением мебели «Труба» была найдена, достана и вновь перечитана. Сознаюсь: испытал я к ней сложные чувства. Ну, что недостатки, это с одной стороны, а с другой стороны, жалко мне стало мою «Трубу», и чисто по-человечески жалко. Дело тут не в затратах и не в потерях (одной лишь бумаги чемодан исписан), о том как раз не скорблю, – дело в том, что она у меня, «Труба», как дитя ущербное, а потому куда ни пойди – всё любимое.

И вспомнилось мне в связи с этим то золотое время, когда я писал свой роман и всем недописанный пересказывал, делился охотно своими замыслами со всеми, кто спрашивал, и все хвалили меня, предрекали удачу: «Как хорошо ты, как изобретательно ты придумал, – мне говорили, – получится прекрасная вещь». Ну так что ж, я и сам знаю такое: тебе перескажут чего – во, думаешь, – а как начнёшь читать – хоть святых выноси…

Ну и чем же нам привлекательны конечные результаты? Стоят ли результаты замыслов? Надо ли так уж землю рыть, чтобы добраться до результата? Что это за самоцель такая – результат?… Вот пишет сочинитель роман, а у него не идёт, не получается… А он мучается, мучается, мучается, – ну брось, не мучайся, не сочиняй, брось, поставь многоточие, напиши просто: дальше я хотел рассказать то-то и то-то, да ничего у меня не выходит. И читатель поймёт, он, читатель, только благодарен будет писателю за то, что тот его мучиться вместе с собой не заставил, не заставил пот нюхать. Не дописывать, а допересказывать недописанное – вот, по-моему, что не только экономично, но и более честно. Я уж не буду примеры приводить, как наши классики одни других посокращать мечтали, это общеизвестно, – но, право, читаешь, бывает, текущую-то нашу-то литературу-то – руки чешутся.

Вот к чему я клоню. Я хочу пересказать свою «Трубу». Вот на что я решился. Я буду пересказывать «Трубу» свою своими словами, как пересказывают вечером в воскресенье серию, показанную в субботу (раньше было такое). Я опущу описания природы, сокращу всякие рассуждения и философствования, уберу целые сюжетные линии, уменьшу число героев. Это будет не новая редакция «Трубы», а добросовестный и несравненно короткий пересказ громоздкого, неудобоваримого и всё ж любимого мною произведения.

Герой, он, увы, стихотворец. Опять стихотворец. Я понимаю, читать о стихотворцах занятие по нынешним временам малопривлекательное, говорят, нонче и стихи почти никто не читает, но, когда роман создавался, читало стихи несравненно больше людей – во всяком случае, чем писало. А сколько писали стихи, одному только богу известно.

Наш герой уже тогда уловил тенденцию, а потому всю первую главу он методично оправдывается. Хочется ему на снисхождение надеяться. Ему, сердечному, совестно, не столь распространённой профессии представителю (выпустил книгу – профессионал), – привлекать к своей персоне столько внимания (роман был написан от первого лица). Но чем же поэты хуже других, рассуждает герой в духе своего времени. Вот министры – и замы всё тех же министров – много их в нашей стране? (Страна тогда СССР называлась.) Много, много, разумеется, много, но меньше, как ни крути, чем поэтов, – а ведь пишут о них и романы, и драмы (потом перестали…), и фильмы один за другим снимают, – и всё ничего, всё в порядке вещей, или взять проституток (поэтов тогда было больше, чем проституток), и о них написаны книги… Почему же о поэтах – предосудительно? То ли дело в Исландии, там, как известно, 90 % мужчин стихи сочиняют – о ком ни придумай роман, получится о поэте.

О поэте и месте поэта в строительстве того, что строим (а потом ломать будем), долго рассуждает герой, и как-то трудно понять, с иронией то или без, обстоятельно у героя настолько выходит. Но про это я всё опускаю. Ограничусь биографической справкой.

Стас Клементьев. Как правило, в рифму. Сборник «Дождь после снега», 2 а. л., и дюжина публикации в «центральной печати». Лет ему столько, что он ещё всё «молодой» по принятым в те годы стандартам. Был женат. Место рождения – Первомайск. Окончил строительный институт в Ленинграде (так раньше назывался Санкт-Петербург), так что пассаж о строительстве был, пожалуй, уместен.

В общем, строитель, а не только поэт. Роман о строителе.

Август. У Клементьева – отпуск.

Клементьев сидит в столовой и обедает. Таково содержание второй главы. Он только что приехал в свой Первомайск, в котором не был сто лет, если не считать остановки проездом четыре года назад, когда возвращался из Днепропетровска.

Теперь Клементьев сидит в столовой и ест салат из огурцов, как сказано, свежих, на очереди баклажаны с минтаем. Он глядит в окно, вспоминая, а вспоминается ему всякая всячина. Вспоминается ему, например, как много лет назад строили они вот этот самый гараж, что стоит напротив столовой, перейти только улицу – двухэтажный гараж для леспромхозовских тягачей, на втором этаже – слесарные мастерские. Работал юный Клементьев на бетономешалке – просеивал песок через сетку от старой кровати, носил в пожарном ведре из пожарного водоёма воду, выплёскивая по дороге не видевших жизни ещё головастиков, и громко командовал приезжим студентам, сколько бросать носилок цемента, и смело нажимал поочерёдно то на синюю, то на красную кнопки. После работы, чтобы бетон не застыл на лопастях агрегата, он дубасил по ним увесистой кувалдой, и тлел закат над покрытой битумом крышей, и в болоте жила за каптёркой ондатра. Он закончил только что школу, он был влюблён о Денисову Дашу, кареглазую хохотунью, дочь директора шерсточесальной конторы, сбитого тем же летом поездом на переезде. Денисова Даша, если зубы болели, умела заговорить на целых сорок минут, умела дурить языком, когда целовались. А здесь, в этой столовой, тогдашнем буфете, им продавали пирожки неслыханной дешевизны – с повидлом, пять копеек за штуку; в понедельник же стоил один пирожок три всего лишь копейки, потому что ужасно был чёрствый, но было и это удобно, даже очень удобно – хранить такой пирожок в зацементированном кармане брюк, чего нельзя сказать о пятничных, мягких, пятикопеечных пирожках с тем же самым повидлом, грозящим размазаться по штанине. А ещё сюда привозили пиво, и было пива больше, чем молока, в Первомайске. Глафира, выдававшая себя за цыганку, черпаком разливала пиво из огромной дубовой бочки и тут же мыла нестандартные кружки с отбитыми ручками в эмалированном тазу, на котором было написано красным: ПОСУДА.

Всякую всячину вспоминает Клементьев, уроженец города Первомайска, он сюда и приехал затем, чтобы вспомнить, что позабылось, обдумать, а если и рифмы найдутся, найти, как в начале романа – «жалко» / «мешалка», а в нашем случае – в начале нашего изложения. Большую часть мемуаров я опускаю, потому что занимают они без малого пятнадцать страниц – юношеское увлечение автора, не буду говорить кем. (Об истинных размерах «Трубы» я предусмотрительно не заикался, чтобы не смутить зря читателя.)