Елена Четвертушкина - Нетленка

Потрясенный таким откровенным предательством Найт, который, между нами девочками говоря, и сам бы не отказался посидеть с Джой тет-а-тет за столиком в кафе, остался спорить, а я устало вздохнула.

— Слушай, граф, — сказала я, беря Габи за рукав, — нас все побросали. И… гарлупник с ними, честное слово. Пойдем, дружище, и купим осетра сами. Неужели не справимся?!

— Отчего же, — кивнул Скорпион, и свернул к первому же продавцу в ряду.

— Послушай, друг, — сказал он рыбаку по-юнийски, — мне позарез нужна очень хорошая рыба. Я в ней ничего не понимаю…

Не знаю, как дальше собирался действовать Габи, какие хитрые техники применять, но реальность все его планы решительно пресекла. Продавец — типичный деревенский насельник саженного роста, с косичкой черных волос и чеканным профилем, внимательно посмотрел на Габи, без труда понял, что тот говорит чистую правду, а потом вдруг вышел из-за прилавка, взял графа за локоток и, преодолевая растерянное сопротивление, повел в другой конец ряда, к такому же, как он сам, рыбарю. И сказал (я торопливо переводила удивленному Габи):

— Юхан, вот тут человек, он иностранец. Он ничего не понимает в рыбе, а ему нужен осетр, который самый лучший на рынке. Ты знаешь, моя рыба вчерашняя, с ледника, а ты прямо с лодки… Давай, выбери ему такую, чтобы они там поняли, что у нас за рыба!

Через пять минут мы безо всяких хлопот имели самого лучшего осетра на рынке, причем по обыкновенной цене, так как торговался наш добровольный дилер. Габи просто стоял рядом, и растерянно слушал. Наконец ему вручили покупку, и под добродушные напутствия «Кушайте на здоровье!», и «Доброй Дороги!» я поволокла закостеневшего полковника к выходу из рынка.

— …Гос-споди, — очумело бормотал он, — я же только спросил…

— Успокойся, — говорила я, начиная веселиться, — сейчас глотнем медовухи, и как рукой снимет.

— Нет, но как же так, — не унимался Габи, — он же все бросил — там у него товару долларов на тысячу, не меньше…

— Габи, на сканы меньше. Скан идет как один к трем, так что на сканы это было гораздо легче бросить.

— Заяц, но он же меня первый раз в жизни видел!

— Старина, ты в Суони. Ты б подумал, стоит ли иммигрировать…

— Кто же так торгует! — возмутился Габи, останавливаясь, — вместо того, чтобы всучить дураку-простофиле завалящий товар, он ведет меня к конкуренту, и я получаю элитный товар по бросовой цене!

— Ты ножками перебирай, полковник… и не волнуйся так… Ну, считай, что это было сделано в рекламных целях!

Габи опять замер, пронзив меня долгим взглядом, и потом тяжело вздохнул:

— Ну, разве что в рекламных…

Пришел март, а в Лоххиде всё ещё злодействовала стужа. По ночам на город опускалась хрустящая тишина, когда не только воздух, но и звезды потрескивали в небе от холода. На прибрежных скалах наросли многоэтажные ледяные бороды, а перила пристаней выглядели как веревки с забытым на морозе бельем, выбеленным и изорванным ветрами. Сосны и березы от холода выглядели одинаково — голубыми и синими, и даже дома покряхтывали удрученно — охо-хо, ну и мороз… Снег жжется, железная скоба на двери — в инее, а все птицы — в два раза толще против обычного, так распушились, раскрылехтились, чтоб сохранить хоть чуточку тепла.

— Жуть, — говорила Джой, — руки мерзнут аж по пояс…

Шоомийцы, кажется, вообще никогда не болели — н е когда, наша медицина в целом является медициной катастроф. Лечение у нас бесплатное, но суонийцы по врачам ходят редко, так как признают только два вида болезней: каюк и фуфло. Каюк не лечится, а фуфло само пройдет.

Приезжим тоже болеть как-то не приходило в голову — всё-таки приморский климат был на редкость здоровым. И только Мотя, с его вздорным характером, умудрялся регулярно простужаться. И вот как-то в субботу, приехав в «Четверг» до открытия, я застала своего бармена с замотанным шарфом горлом, слезящимися глазами и красным носом.

— Вот что, — сказала я строго, — ты мне клиентов распугаешь. Кому ты тут сдался в таком виде? Немедленно уходи, и ложись в постель.

Но Мотя не терпел, когда им командовали, и взвился:

— Не пойду! Кто вы мне — устраивать постельные сцены! Сейчас привезут выпивку, надо принять, вы же, мадам Заяц, считаете, пардон, как дрессированная лошадь, а хозяина сегодня не будет, я звонил… На самом деле я совершенно здоров…

— Не верю.

— «Не верю, не верю»… Поглядите, какой Станиславский в позе угрозы!

Болезнь никак не смягчала Мотиного характера, и я, отхохотавшись (чем, как правило, и заканчивались все наши споры), сказала примирительно:

— Ладно. Оставайся, но с условием: сейчас закапаешь настой на травках, полежишь у меня в мансарде — через два часа насморк как рукой снимет, проверено…

— Хорошо, — согласился Мотя, — настойка — это уже более-менее кое-что.

Настойку от простуды мне делают тарки, из каких-то хитрых травок, и она имелась в аптечке Четверга. Мотя милостиво согласился ею воспользоваться, и я уехала по делам. Ближе к вечеру вернулась; Мотя носом больше не хлюпал, но выглядел как-то странно. Я осторожно спросила, как он себя чувствует.

— Замечательно, — как всегда суховато ответил Мотя, — можно сказать, лучезарно. Потому что ваша отрава вызывает такой чих, что у меня вылетел не только насморк из головы, но ещё и камни из желчного пузыря, и песок из почек. Так что теперь буду существовать монолитно, без посторонних вкраплений…

Так вышло, что после знакомства мы с Тойво не виделись довольно долго: он мотался по командировкам, я постоянно оказывалась привязана к работе. То конфуз случился с Тауттайским губернатором, и мы с Джой с ног сбились в поисках замены, пока не уговорили Гэла Марену попробовать на жизнеспособность хоть одну из его политэкономических теорий; то необходимо оказывалось срочно найти замену ушедшей в декрет Наташке, причем прелесть ситуации заключалась в том, что она, отсидев декрет, по закону смело могла начать оформлять пенсию, как военный человек. Впрочем, такие вещи в Суони сплошь и рядом, да и пенсия Наталью не прельщает, я узнавала.

Но вот однажды Тойво пришел опять. Его появление на сей раз отчего-то вызвало небывалый ажиотаж: несколько посетителей, сидящих ближе всего к двери, сорвались с места и с веселым гомоном скопились у дверей, и что-то там делали, всё на свете загораживая и не давая мне возможности понять, что происходит.