Елена Четвертушкина - Нетленка

Вот и Джой открыла маленький джаз клуб, которым страшно — и по праву! — гордилась, и где сегодня выступал приехавший из Юны джазист, когда-то — властитель душ и умов… Сегодня он был уже слишком стар и мудр и для денег, и для славы, и он уже больше ничего не хотел от жизни, кроме музыки, только музыки, одной только музыки! — и по щедрости душевной готов был поделиться с нами настоящим праздником нетленки .

Но у меня сегодня намечалась совсем другая нетленка , гастрономическая. Если ты уперлась утереть мужу нос своими кулинарными талантами — готовь стефалийское блюдо сармале . Оно обалденно вкусное, а самое главное — его готовят три дня. За такой срок даже самый упрямый тупица поймет, что его жена — сокровище, каким-то чудом доставшееся угрюмому зануде.

В первый день свинину, телятину и пару ломтиков копченого окорока надо дважды пропустить через мясорубку, причем второй раз — с хлебом, жареным луком, солью, перцем, укропом и яйцами. Из полученного фарша сделать шарики с грецкий орех. Завернуть шарики в капустные листы, ошпаренные кипятком, и в каждый вложить по кусочку жира, чтобы блюдо было сочным. Обжарить в жире, залить мясным бульоном и тушить на медленном огне, пока бульон не выкипит наполовину. Тушить в глиняном горшке, края которого необходимо заклеить тестом. И поставить в прохладное место.

На следующий день добавить в бульон вино и томатную пасту, и опять тушить, и опять убрать в прохладное место.

На третий день шарики перекладывают в сотейник, засыпают слоем рубленой капусты, дольками помидор, посыпают кубиками шпика и ставят в духовку. Пару раз встряхивают, чтоб не пригорело, а как только образуется хрустящая корочка — подают к столу.

На самом деле я ужасно люблю готовить, только времени всё не хватает. Просто завораживает иногда это маленькое бытовое волшебство, магия старых, в вафлю ломучую высохших кулинарных книжек, от которых древностью и дальними странами веет не меньше, чем от пиратских кладов! Сахар, который варили с пряностями, и соль, которую варили с пряностями, и травы, которые вываривали с солью и сахаром! Кардамон и майоран, заставляющие мясо раскрыть свой истинный аромат, и соль, уничтожавшая в древние времена у свежего, не мороженного мяса, привкус крови! И ровесники Эдема — фрукты, и крупы — кротчайшее семя Божьих трав, ведущие свой род от манны небесной…

— Зоринка, — сказал Тойво, — ты поэт. Тебе не готовить, тебе писать надо! То есть, я так думаю.

— А как ты думаешь, — спросила я, прищурившись, — ты ужинать хочешь?

— Э-э-э… Ну да. Если, конечно, это не проблема — очень сегодня припозднился…

— А припозднился почему?

— Меня дальнобои с Большого перевала подбросили, там лавиноопасность, надо было помочь.

Я засуетилась:

— Конечно, покормлю! Вот, осталось полгоршка телячьих почек с можжевеловыми ягодами, и целый угорь с кленовым сиропом. Будешь?

— Ещё как, — уверил Тойво.

— А потом уйдешь сразу? — поинтересовалась я.

— Вряд ли, — усмехнулся Тойво…

В тот раз мы и заговорили о важном.

— …Да нет, — сказал Тойво, — я понимаю, в наш век ни один народ в мире не может прожить в гордом одиночестве. Даже если очень дорожит этим одиночеством.

— Погоди, — перебила я, — это что, очень вежливая форма «понаехали тут»?

Тойво рассмеялся, впрочем, не слишком весело:

— Может, и так… Просто, знаешь, глядя на другие страны и другие народы, вдруг понимаешь, как на самом деле легко потерять цивилизационную сущность.

— Во-он что… Ну да. Приезжают толпы придурков, устраиваются, как у себя дома, ничего не любят, ничем не интересуются…

— Стоп, стоп, — нахмурился Тойво, — я этого вовсе не говорил. И даже в виду не имел, честное слово.

— Предположим. А что имел?

— Да всё то же — любят ли слонопатамы поросят .

— Ага, метафорами изволите изъясняться. Отлично — вот тебе в ответ одна Треветова присказка: «Жуткое дело! — колёса одной телеги поспорили о направлении. Спорили, спорили, и разбежались в разные стороны. Мораль: или телега дура, или возница бестолочь».

Тойво покрутил головой — я видела, что ему ужас как хочется почесать в затылке, только воспитание не позволяет. А напрасно.

Наконец он сказал:

— Не понял. Нет, понял, но не совсем…

— Ладно, проехали, лучше объясни, что тебя на самом деле волнует.

— Я ученый, — сказал Тойво, — с одной стороны. И прекрасно понимаю, что мне довелось прийти в этот мир на стыке эпох, на перекрестке социальных изменений. Но я ещё и шейп, у нас свои законы, свои представления о мире. Облако, снег, птица, человек — смысл нашего мира в том, что он не рождает ни врагов, ни чужих, всё, порожденное этим миром — семья. Я чувствую, что эта земля все ещё Живая. Но где гарантия, что она очень скоро не превратится в Убитую?

— Только потому, что большинство из нас не верит в духов?

— Не в духах дело, Заяц.

— Ну, да, наверное, — все-таки обычно межэтнические проблемы начинаются из-за разницы в традициях. Конечно, большая удача — родиться и прожить всю жизнь в русле одной давней и обжитой традиции. А если нет? Ведь традиция не самое главное для души, она важна, но не необходима… Знаешь, я тебе, пожалуй, сейчас ещё одну сказку расскажу, уже Саймакову.

Вообрази тихое, достойное фермерское хозяйство, где-нибудь на континенте, в Юне, скажем… Скотинка всякая, коровки, лошадки, куры, индюки, гуси. И всё бы хорошо, да вот — начинается всякий раз по весне томление духа у скотинки. Лошади по стойлам дико взбрыкивают, быки своих не узнают, куры стонут… И вот гусенок один (видно, пора пришла ему) как-то взгомошился тоже. Гуси, видишь, клином пролетали над хутором. Ну, чего там у молодых в головах перемыкает-громыхается — не мне рассказывать, короче, рванул подросток им вслед. Рыская, полощась на ветру, как вымпел на флагштоке, пошлепал пером за дикой стаей, летевшей незнамо куда.

Да крылья коротки оказались — спёкся гусенок за ближайшим лесом, и через пару дней коростелем полупешим до родного дома добрался. Тихий, кроткий и грязный такой — ну, будто в болоте его лешаки топили.

А вот тут-то история, собственно, и начинается. Счастья, понятно, молодой нахал ни в доростках, ни в гусях не стяжал, но хоть в горшок не попал, всё удача. Только вот какое дело… Сны ему всю жизнь снились о дальних странах, о туманных теплых озерах, о невиданных ладах лебединых… И вообще всякая невидаль завиральная снилась: какое-то море Саргассово , где корабли плыть не могут от густой водоросли; миражи в пустыне, фелюки контрабандистов в средиземных морях, — на их мачты можно опуститься в сумерках, чтобы пережить последнюю, почти мёртвую усталость конца пути, когда уже ничего не видишь, не помнишь и не знаешь, только веришь, кровью и генами, что за последним крутым горизонтом кроется твоя земля обетованная…