Виталий Бабич - Семь историй о любви и катарсисе

«Как всё повторяется, — говорил он себе. — И опять я переживаю, как тогда, за Таню… Только вся эта боль гораздо сильнее. Только эйфория любви к Лере стала отвратительней. Вызывает отвращение моя беззащитность перед… животной страстью, на морду которой я накинул благородную вуаль…»

Набрав безрезультатно очередной раз номер жены, Владлен развернулся и зашагал в сторону метро, чтобы заехать к ней в больницу.

Он ехал, затем шёл по переходам между станциями, снова ехал и снова шёл, не замечал вокруг себя людей, словно все они были неживыми. И в его сознании сквозили мысли лишь об одном:

«Этот, третий удар, который я нанёс Тане своим „уходом“ к Лере, может оказаться для жены самым невыносимым. Каждый мой удар — всё труднее для неё. Всё труднее…»

Он вышел из метро на улицу и продолжал идти среди несуществующих для него людей. Только серые деревья вокруг. Только серые машины, серые дома, серые коридоры…

Он смутно помнил, как вошёл в больницу, как нашёл нужный этаж, нужное отделение, нужную палату… Перед глазами — её лицо, прикованное к постели. Голова забинтована. Губы опухшие, а на нижней — пластырь с кровавым пятнышком… Вот тебе и сон в руку: предупреждение тёщи.

А из всего того, что говорили ему женщины по палате, медсёстры и врачи, он сложил картину происшествия, осевшего в его груди ещё одним тяжёлым камнем:

— После телефонного разговора это случилось.

— Около половины шестого вечера.

— Танюша побледнела, вышла на коридор.

— Спускаясь по лестнице, потеряла сознание и упала…

— Удар был сильный…

— Открылось обильное кровотечение…

— Она периодически приходит в себя, но заведующий отделением распорядился перевести вашу жену в реанимационное…

Перед его глазами всё ещё стояло покалеченное лицо Тани. И оно, как зеркало, отражало всю уродливость его, Владлена, необузданной страсти, его новой иллюзии, его очередного предательства…

Владлен так и сидел на полу, обхватив голову руками. Опустошение в его душе не ослабевало. Он попытался вспомнить, что же произошло после больницы. Как он оказался тут, лежащим в коридоре своей квартиры?..

Он выбежал из больницы, жадно вдыхая свежий воздух. Очень хотелось пить. Но больше всего — идти, идти, идти только вперёд… И осмысливать происшедшее. И бичевать себя — скотину. Бичевать… Без доли прощения. Без капли самооправдания.

Он скользил глазами по прохожим и перед каждым из них чувствовал себя каким-то мерзким, противным, опасным существом… Без права на прощение. Без капли самооправдания…

Но… вдруг какая-то часть его души воспротивилась этому приговору. Стала пытаться воссоздать в его мыслях пленяющий к себе образ Леры… Тут и самооправдание нашлось: мол, меняют же, например, звёзды эстрады себе жён и мужей неоднократно, а тут какой-то там редактор поцеловал свою коллегу и теперь — целая трагедия, «Война и мир», «Анна Каренина» на новый лад… А в памяти — губы Леры, их аромат…

От неожиданности услышать в себе этот мерзкий голос, от нежелания подчиняться ему, он остановился.

«Нет! Нет! Прочь!.. Я не какой-то там редактор, я духовно-ищущий… Я не хочу уподобляться всяким звездоплюям. Для меня мой поступок недопустим, непростителе» , — воспротивился Владлен.

Он понял, что если и дальше не будет сопротивляться этому чёрту-противоречию в себе самом, то лучше и не жить. Грош цена такой жизни.

И тогда всё его существо наполнилось яростью. Яростью к своим слабостям, к тёмным силам, проникающим вглубь души, — ко всему мировому злу. Он ударил ногою по валяющейся на земле пустой пластиковой бутылке, затем — по мусорному контейнеру. Если бы под рукой было какое-нибудь строение или дерево, то он ударил бы и по ним и, скорее всего, поранил бы руку…

Владлен продолжал свой путь в никуда. Он бежал, затем шёл. Шёл быстро и был уже не в состоянии о чём-нибудь думать. Шёл ещё быстрее, словно продолжая убегать от самого себя, зашедшего в тупик. От самого себя, попавшего в сети…

Но вскоре он устал от бега, от ходьбы. Присел на скамейку и… Вдруг пошёл снег.

Белые хлопья снега в середине марта… Будто бы зима вернулась. Вернулась и вернула его, Владлена, в те декабрьские дни…

А затем Владлен встал и снова пошёл. Спустился в подземный переход, возникший на его пути. Немного согрелся там, укрывшись от вьюги. Думая о снеге в середине тёплого марта, он вспомнил, что сегодня 15 число — день рождения Леры.

Её День… Это он помнил из личных данных Леры на стене ВКонтакте. Помнил, но забыл… Поэтому она была сегодня такой красавицей… А в общем, она ведь не любит отмечать свой день рождения. Не любит делать из этого событие для других. Поэтому так и прошло всё не заметно.

«А я преподнёс ей такой подарок…» — скривился от этой мысли Владлен.

— Да-а! Поцелуй — твой главной подарок, — встрепенулся в нём этот противный голос, требуюший страдать по Лере.

Сопротивляться у Владлена уже не было сил, но и подкидывать дрова в эту адскую топку не хотел.

Он с ужасом подумал о том, что бежит от Татьяны, от детей (« Я сегодня даже ни разу не позвонил тёте Оле» ). Обратил внимание на мужчину, просящего подаяние у поворота к новому гипермаркету. Незнакомец был вида очень потрёпанного. Владлен сразу же провёл аналогию между внешностью этого нищего и своей душой.

«Если я дальше буду бежать в никуда, если не верну так быстро потерянное равновесие в свою душу, в свою семью, то очень даже скоро могу оказаться на месте этого несчастного».

Эта мысль нанесла по сердцу Владлена ещё один удар. И он, измождённый, как ещё никогда в своей жизни, побрёл искать дорогу домой…

Как он добрался до своей квартиры, как открыл входную дверь, вспомнить не мог. Ясно лишь было то, что обессиленный упал на пол…

Владлен, как ни странно, не испытывал чувство голода — состояние типичное для продолжительного стресса. Только пить хотелось. Он поднялся с пола, зашёл на кухню. Выпил воды. Посмотрел на часы.

Было без пятнадцати минут двенадцать. Владлен удивился, что уже почти полдень. Вспомнил, что сегодня суббота. Он машинально нащупал карманы брюк и… Повода для переживаний стало ещё больше. Ни портмоне, ни смартфона — самой дорогой его вещи — не было. А ведь там, в его электронном помощнике, были самые последние изменения в тексте романа. Хорошо, что их было немного и восстановить можно быстро, а всё основное продублировано на домашнем компьютере.

Но садиться и восстанавливать не было желания — ни капли.

«Пишешь, пишешь… А чему я могу научить читателей, если сам…»

От осознания собственной никчемности он даже заплакал… Усиливающаяся боль в груди… Так невыносимо болит душа… Уже не было сил страдать.