Виталий Бабич - Семь историй о любви и катарсисе

И просто здорово, когда приближаясь к последним главам, чувствуешь, как появляется, словно в конце тоннеля, яркий тёплый свет! И тогда всё твоё существо наполняется оптимизмом, бодростью — Благодатью…

Нью-Йорк. 25 июня 2006 года

А… риканская политика вне ко..куре…….

Пять отличий меж…. президен… США и Рос….

Уикенд как нeppy end, которы……………………

Эти обрывки крупных заголовков прошлогоднего номера русскоязычной газеты «Свобода» — всё, что можно было разобрать на странице данного издания для эмигрантов, которое, видимо, сорвал откуда-то ветер и приземлил в грязь…

Да, утро сегодня ветреное, прохладное, дождливое. Совсем не свойственное для летней поры. Такая же невзрачная и одна из множества холостяцких квартир на окраине мегаполиса.

На столе разбросаны газеты и журналы, рукописные черновики, лежат книги стихов Лермонтова и Богдановича. Пыль по углам. Немытая посуда…

Хозяин квартиры — журналист Энтони Луц — ворочается в постели. Затем открывает глаза и смотрит на часы: почти 10 часов утра. Он тут же подскакивает, начинает быстро одеваться. Но вдруг останавливается в задумчивости:

«Эй, стоп! Сегодня понедельник? Да… Но у меня выходной. Вот и здорово. В этой чёртовой редакции чувствую себя в последнее время не журналистом, а сборщиком новостей».

Энтони полностью одевается и, словно идя по пятам собственных мыслей, кружит по квартире с недопитым со вчерашнего вечера бокалом пива.

«Если раньше было тоскливо с каждым годом, то теперь — с каждым днём. Да, на просторах американской мечты все меньше остаётся воздуха для такого советского эмигранта, как я… Нет, спиваться из-за этого я не буду. Хорошо, что в доме коньяка больше нет… Скверное у вас пиво, господа».

Он выливает пиво в умывальник и готовит себе бутерброд. Дожёвывая свой холостяцкий завтрак, вставляет кассету в видеомагнитофон и смотрит документальную хронику, отражающую события в политической и социально—экономической сферах Беларуси за последние годы.

«Если всё это правда, то забытая мною родина развивается, крепнет. И даже центральная Европа освещается её лучами… А я тут впадаю в депрессию. Мрачно…»

Раздаётся звонок в дверь. Энтони не доволен, что кто-то его беспокоит. Но всё же подходит к двери и спрашивает по-английски:

— Кто там?

Тот, кто за дверью, отвечает деловым тоном и по - русски:

— Здесь живёт знаменитый журналист Энтони Луц?

Энтони открывает дверь и, вздрагивая от неожиданности, всматривается в лицо стоящего у порога мужчины. Он очень похож на Энтони, только в очках.

— Если это не галлюцинация, то это ты, Андрюха?! — удивлённо спрашивает Энтони.

В ответ — знакомая улыбка и уже не деланный, а натуральный голос брата:

— Привет, Антоха, американец чёртов!

— Привет! Заходи, братик, — улыбается Антон, наверное, впервые за последние три недели. — Как приятно слышать своё подлинное имя! Здесь быстро из Антона Луцко слепили Энтони Луца.

Братья обнимаются и проходят в квартиру.

— Тогда, Антон, забудь сейчас про этого Энтони.

— Ну его к чертям, этого Энтони. Каким ветром тебя сюда занесло?

— Восточным, разумеется. Кстати, я тебе звонил на сотовый всё утро.

— Я спал, как медведь в берлоге, — ничего не слышал.

Зайдя в комнату, Андрей осматривается.

— Холостякуешь, значит, всё ещё. А жильё у тебя просторное.

— Андрюшка, давай-ка садись в кресло. Я тебя чем-нибудь угощу. И рассказывай. Рассказывай о себе, о ребятах, о Минске.

Андрей садится и пристально смотрит на брата.

— Антон, сядь, пожалуйста, и ты. Не суетись, ничего не надо. Есть важный разговор, от исхода которого будет ясно, мало или много времени у меня в запасе.

Антон садится на диван, удивляясь в очередной раз:

— Вот как? День сюрпризов в разгаре!.. Слушаю тебя. Давай, информируй.

Андрей глубоко вздыхает, как ведущий перед прямым эфиром.

— Брат, я долго думал, прежде чем предложить тебе кое-что. Из нашей переписки я догадался, что ты в последние годы чувствуешь себя здесь, мягко говоря, неуютно.

— Да уж. Как чукча в джунглях, — усмехается Антон.

— Но я в чём-то завидую тебе… Пойми меня правильно. У нас на родине, вообще-то, всё нормально, Беларусь даже по разным показателям лидирует среди стран СНГ. Но… я как журналист мечтаю изучить американскую действительность. У меня много планов и идей. А для этого катастрофически мало этих двух дней, отведённых мне в составе белорусской делегации.

Антон, понимая о чём дальше пойдёт речь, перебивает Андрея:

— Брат, посмотри на меня внимательней. Перед тобой человек, который настолько опьянён этой действительностью, что уже не в состоянии писать — писать творчески, от души, а не от гонорара.

Реагируя эмоционально, Антон встаёт и, прохаживаясь взад-вперёд, продолжает:

— Я становлюсь охотником за сенсациями — за привидениями.

— Я не совсем это имею в виду. Я…

— Так вот имей в виду, что я упрекаю себя за то, что вскормлённый подобными мыслями об американской мечте, потерял гораздо больше, чем приобрёл… Ты же желаешь пожить тут не каких-нибудь две недельки. Так?

— Так. Но не ровняй всех по себе. Я верю, что найду в Нью-Йорке что-то очень важное для себя.

— Может быть, ты и сможешь адаптироваться лучше меня. Однако… за всё надо платить — и не только деньгами. Давай закончим этот разговор, зашедший в тупик.

Теперь Андрей встаёт и ходит по комнате.

— Антон, выслушай меня до конца. Давай поговорим о тебе самом. Ты, думаю, не откажешься от возможности пожить и поработать на родине — залечить творческие раны.

— Быстро же ты стал меня бить по больному месту, — недоумевает старший брат.

— Извини, приходится. Мой план прост и гениален.

— И я уже знаю, о чём ты меня попросишь.

— Да, я хочу хоть раз в жизни воспользоваться тем, что мы с тобой внешне очень похожи. Мы не близнецы, но стоит тебе сбрить свои усики и одеть липовые очки, стоит мне постричься покороче и отрастить такие же усики — и нас трудно будет различить. Мы примерно одного роста и телосложения, разница в возрасте у нас всего три года. И самое главное: мы оба журналисты, оба газетчики, — не будет проблем с работой. Да ещё и инициалы у нас с тобой одни и те же — меньше придется кривить совестью при подписи материалов для публикаций. И ещё одна важная деталь: мы не обзавелись семьями — не придётся врать близким людям.

— Ты — это я, а я — это ты? Слишком знакомый сюжетец.