Виталий Бабич - Семь историй о любви и катарсисе

— Он заряжён максимально мощной положительной энергией, — поясняет учитель. — Этот талисман двадцать три года назад помогла мне избежать смерти. Такой же талисман, только «помоложе», есть и у Вячеслава…

Жаннет хочет спросить учителя, зачем же он отдаёт ей такую дорогую для себя вещь, но соображает, что этот вопрос будет лишним. Словно поймав её мысли на лету, Брат Мой продолжает:

— Вы мои лучшие ученики. Пусть часть моей энергии будет с вами и в материальном образе-носителе!

Она протягивает руку к талисману и берёт его.

— Спасибо, учитель! А сколько лет этот талисман весел у вас на груди?

— Тридцать лет и восемнадцать дней, — отвечает он, не задумываясь.

Брат Мой встаёт. Жаннет тоже поднимается с земли.

— Всё, хватит слов, — говорит учитель. — Давай проведём заключительный урок по самообороне.

Жаннет вешает себе на шею талисман. Каждый из них соединяет ладони в молитвенный жест, смотрит на небо и принимает боевую стойку. Учитель атакует, Жаннет отбивает его удары…

Гамбург, секретная американская лаборатория. 26 июня

Лучи солнца еле заметно проникают в просторное полуподвальное помещение. В разных комнатах работают специалисты. В коридоре редко появляется кто-нибудь.

В самой большой комнате на кушетке спит мальчик. Вокруг него стоят трое мужчин. Затем они подходят к компьютеру . Доктор Голь — тот, который в белом халате, — обращается к самому представительному из них. Они говорят между собой на английском языке.

— Мистер Хэлуй, я сомневаюсь, что мальчик выдержит такую нагрузку.

— Профессор, — возражает Хэлуй тоном, не принимающим сомнений, — Я надеюсь, вы не забыли, что ваша родина — Америка? И сейчас она нуждается в том, чтобы именно это дитя осуществило важный стратегический план в защиту мировой демократии, флагманом которой, по воле Господа, предназначено быть нашей стране. Многие американцы защищают завоевания демократии безвозмездно, а мы вам платим приличные деньги.

В разговор вступает третий мужчина. Это Гауд — помощник Хэлуя, шефа одной из спецслужб США.

— Или вы, профессор, сомневаетесь в собственном желании подкорректировать внешность мальчика, чтобы он полностью соответствовал оригиналу? — не без ехидства спрашивает Гауд и открывает на компьютере файл — фотографию другого мальчика.

— Голь, вы же сами прекрасно понимаете, — говорит Хэлуй, кивая в сторону спящего ребёнка, — что Макс по своим внешним данным больше всего из всех наших детишек подходит на роль сына Алекса. Неужели вы хотите ломать кости лица другому ребёнку, который менее похож на оригинал?

Все трое смотрят на экран монитора — на фотографию мальчика Миши, сына белорусского дипломата Алексея Захаревича, которого тут в целях конспирации называют Алексом.

— Я всё понимаю, — задумчиво говорит Голь. — Но у Макса в последние дни чрезмерно подвижная психика. Мальчик может быть непредсказуем. Он очень плохо спит по ночам, а днём спит от бессилия, как и в данный момент. Причина этому — изоляция от привычного образа жизни.

Хэлуй усмехается и отвечает профессору более мягким тоном:

— Вы называете бродяжничество привычным образом жизни? Он беженец и скорее всего сирота. Мы даже не знаем, где его родина, из какой горячей точки планеты этого мулата забросило к нам: из Югославии, Чечни, а может быть, из Ирака… Бедное дитя даже не говорит. Человечек без имени — Маугли ХХI века. Мы дали ему имя — Макс. Мы его кормим. У него появилась крыша над головой. Он должен быть нам за это благодарен.

Хэлуй подошёл к спящему ребёнку походкой завоевателя, продолжая:

— Впрочем, Макс очень покладистый. Поможет нам, и мы дадим ему возможность стать достойным немцем, а лучше — американцем.

Голь хочет что-то возразить, но не решается.

— Гауд, сообщите профессору план дальнейших действий, — распоряжается шеф.

Гауд отводит Голя в сторону. А Хэлуй отвечает на звонок своего мобильного телефона:

— Да, слушаю… Так… Ясно…

Он с мрачным видом отключает связь, затем подходит к Гауду и отводит его в дальний угол лаборатории.

— Мигель сообщил, что полчаса назад Захаревич досрочно закончил свою дипломатическую миссию в Берлине и заказал два билета на самолёт в Минск. Второй билет — для своего сына, которого он всё-таки не оставляет на лечение в Берлине… Наш план сгорел.

Польша; поезд «Берлин — Брест», проследовавший через Варшаву, 28 июня

Жаннет за чаепитием беседует со своими соседями по купе. Это Сергей и Арсений, брестские студенты-спортсмены, возвращающиеся с чемпионата мира по плаванию.

— Наш тренер, Сан Саныч, — рассказывает Арсений, — совсем разозлился и этому берлинскому дельцу так и говорит: «Аўфідэрзэен, спадар Херман. Вы маіх хлопцаў не чапайце. Выхоўвайце, біттэ, сваіх чэмпіёнаў. Беларусы не прадаюцца. Фэрштэін!»

Он смеётся громче всех, а Сергей спрашивает у попутчицы.

— Как вам, Жаннет, такая белорусско-немецкая языковая солянка?

— Очень органично получилось. Я даже уловила смысл, не владея белорусским языком. Некоторые слова очень схожи с русским.

— Зато вы отлично говорите по-русски, — хвалит её Сергей. — Владеть двумя языками — это уже здорово.

— Сережа, вы сами вызвали меня на откровение, — скромно улыбается Жаннет. — Я знаю семь языков.

Спортсмены присвистнули от неожиданности и восхищения.

— Так значит, вы тоже своего рода чемпион, — делает вывод Арсений. — Да здравствует купе чемпионов мира! Ура-а!

Оба аплодируют Жаннет. А она смущённо поясняет:

— Да я просто владею стандартным набором популярных в мире языков: французским, английским, немецким, испанским, русским и китайским, плюс ещё польский… А белорусский язык сильно похож на русский?

Сергей смотрит в сторону друга и отвечает:

— Как говорит дядя нашего Арсения, сельский учитель, словы «бог», «хлеб» и «народ», «у нашым двухмоўным асяроддзе аднолькава не толькі гучаць, але і пішуцца» .

— Можно ещё найти такие зеркальные слова на стыке двух языков, — уточняет Арсений. — Но гораздо больше слов, которые выделяют своеобразие белорусского языка.

— А почему вы, ребята, не разговариваете активно на вашем родном языке?

— На белорусском? Ну, так… — думает Сергей, что сказать и смотрит на Арсения. — Мы можем, вообще-то, но непривычно.

— Серега имеет в виду то, что наши родители в канун крушения Советского Союза вскармливали нас тем же языковым молоком, которым их, в свою очередь, вскармливали родители в эпоху послевоенного рассвета страны Советов.

— То есть мой друг хотел сказать, что трудно определить однозначно, какой язык из двух нам роднее… Например, для Сан Саныча и для дяди нашего Арсения белорусский — самый родной и есть. Они с ним никогда не расстаются… Вот слышите? В соседнем купе Сан Саныч шутит… На беларускай мове!