Сергей Виноградов - Дорога в бесконечность

— Газификации в обозримой перспективе не предвидится…

— Строительство детского сада не планируется…

И всё в том же духе. Свою причастность к яме так никто и не признал.

— Моя яма — вдруг заявил какой-то мужик в промасленной рабочей фуфайке. — Я её в прошлом году копал…

— Зачем? — удивились все.

— Труба лопнула — ответил мужик.

— Ну и что? — спросили все.

— Заменили на следующий день, а как же!

— А яма?

— Так я то тут причём? Конец квартала был, срочно на другой объект перевели. Сказали: закопаешь завтра. А на завтра — у меня экскаватор сломался. Потом его в капитальный ремонт отвезли. А потом коней года был…

— А теперь?

— А теперь можно — спокойно сказал мужик.

— Что можно? — закричали все в один голос.

— Яму закапывать.

— А как же наши проекты? — возмутились граждане. — Их целая тетрадь накопилась, а вы решили яму закопать?

— Ничего страшного. Скажут, другую яму выкопаем — невозмутимо ответил мужик и завёл свою спецтехнику.

И не стало ямы. А на её месте снова появился старый знакомый пустырь. И снова ходили по нему люди. Правда, нет-нет, да вспоминают некоторые: какая хорошая яма была и сколько всего нужного можно было построить. Ведь главное в любом строительстве — фундамент. И вот тут уж без ямы никак не обойтись…

Своих мыслей у Никанорова не было с детства. Всю жизнь он жил чужими. Так и дожил — до пенсии. А те, кто думал за него? Где они? Нет их. А мысли остались. Вот они. Все по полочкам разложены. Здесь — на случай невыполнения плана. А здесь, если случалось, если медаль кукую вручат. Тут и на чёрный день есть и к юбилеям тоже…

А теперь на пенсии что Никанорову делать? Знай читай чужие мысли. И Никаноров читал. Запоем. С утра до ночи. Пока голова от чужих мыслей пухнуть не начала. Пришлось даже к врачу идти.

— Думаете много, голубчик, переживаете — сказал доктор. — Так и кровоизлияние в мозг в вашем-то возрасте получить недолго. Вам покой нужен…

Всё — решил Никаноров и спрятал чужие мысли подальше с глаз. Много ли, мало ли времени прошло — Никаноров не думал. Боялся думать. Вдруг завихрение какое получится. И жить сразу спокойнее стало…

Но однажды Никанорова пригласили на юбилей бывшего вышестоящего начальника. А Никаноров так долго не думал, что и забыл совсем, куда чужие мысли положил. Склероз проклятый! День искал — так и не нашёл. А идти надо иначе подумают, что не уважаю.

И пошёл. Идёт, а мыслей никаких. Как по лестнице на этаж поднимался — не помнит. Как в дверь постучал — не помнит. Как за столом оказался — тоже не помнит. И тут вдруг слышит: «Никаноров, дружище, скажи-ка свой тост, ведь ты у нас мастер был умные мысли излагать»!

И тут Никаноров вспомнил всё! Всё что читал! Одно плохо, что на какой полке в голове лежит не помнил. Ну, ничего как нибудь… — решил Никаноров.

_ Дорогой Пал Палыч — начал он — голова ты наша, садовая, что ж ты иуда сделал…

Стоп, это не оттуда — подумал про себя Никаноров, — значит, должно быть здесь.

— В твои-то шестьдесят ты ты мог такие горы своротить — мысленно произнёс он про себя очередную фразу и подумал т — похоже, нашёл. А вслух произнёс:

— Столько дров наломать, что после тебя не одну пятилетку в них коллектив разбираться будет…

Когда же Никаноров тихо по-английски покинул шумное торжество, в голове его вдруг появились собственные мысли: пусть Пал Палыч сам на себя обижается — ведь это не мои мысли а его собственные и про иуду и про дрова… Так что не так уж и плохо говорить правду прямо в глаза, хоть она и колет. И это были, действительно, его первые собственные умные мысли неспешной пенсионной жизни…

Эпилог.

Вернувшись домой Никаноров неожиданно стал размышлять. Самостоятельно. И первая, но не вполне умная мысль которая пришла ему в голову подсказывала: обязательно опубликовать все чужие умные мысли в одном сборнике — чтобы в следующий раз знать, куда подглядывалось. Через год работы получилась солидная рукопись. Прочитав её в последний раз перед сдачей в типографию, Никаноров вздохнул, и бросил рукопись в пылающий камин. Через секунду все чужие мысли уже пылали ярким пламенем…

— А ещё говорят, что рукописи не горят…

На жизнь он смотрел через очки. Так как без них просто ничего не видел. Но был оптимистом. А потому вся жизнь казалась ему в розовом свете.

Вот огромный грузовик, громко лязгнув колёсами на ухабе, обдал его с ног до головы дорожной грязью.

— Бывает — сказал он, не обидевшись. И тут же записал номер автомашины в свою маленькую чёрную книжечку. На всякий случай. Для порядка. Порядок он любил и ценил. Беспорядок не терпел и боролся с ним всеми своими силами. Как мог.

Вот в центе города, у огромного газона, кто-то опрокинул урну и мусор раскидало ветром по всей площади. Ай, ай, ай — покачал он головой. Непорядок. И пошёл звонить в ЖЭК, чтобы узнать фамилию нерадивого дворника. Так — на всякий случай.

А как-то вечером, когда уже совсем стемнело, возвращался он домой. Вдруг слышит крик: помогите! Кричала женщина. Какие-то тени мелькали у соседнего подъезда. Ай, ай, ай — покачал он головой. Непорядок к женщине приставать! И на всякий случай посмотрел на часы, аккуратно занеся в свой чёрный «поминальник» время инцидента. А вдруг свидетели понадобятся?

Так он и жил. Маленький человек в больших очках. Куда надо напишет. Куда надо позвонит. Потребует меры принять. И никому при этом не мешал. И ни с кем не ссорился. Потому что был этот маленький человек совсем не оптимистом, как ему казалось, а самым обычным советским обывателем.

Неверно говорят, что незаменимых людей не бывает. Пётр Петрович относился к разряду именно таких людей. Правда, в отделе, где он работал, об этом почему-то не догадывались. Может быть, и догадывались, но вслух не говорили. Хотя незаменимость Петра Петровича всем была видна невооружённым глазом.

Проводить полит информацию — Пётр Петрович.

Выступать на профсоюзном собрании — Пётр Петрович.

Сказать заздравную или прощальную речь на очередном юбилее или погребении — Пётр Петрович.

На совещаниях ОСВОДа, ДПД, ДОСААФ и т. д. и т. п. — опять же Пётр Петрович.

И так он наловчился всё это делать, что даже дома к обычному родительскому собранию в школе готовился как к главному событию в своей жизни.

Но однажды Пётр Петрович заболел. Надолго. И всё в отделе пошло кувырком. Политинформации не проводятся. На профсоюзных собраниях — ни одного выступающего. А что уж до юбилеев, то хоть переноси их на неопределённое время.

Наступил наконец день, когда Пётр Петрович вновь очутился в родном отделе, чтобы сполна ощутить свою незаменимость. Даже речь приветственную подготовил на пяти страницах. Оваций, увы, не было.