Себастьян Фолкс - Энглби

Я люблю посидеть на скамейке на нашей «веранде», вообще-то это просто поросший травой склон, откуда открывается вид на Рукли и Чатфилд. Там хорошо думается. Вспоминается.

Однажды в паддингтонском супермаркете я видел жирную, плохо одетую тетку с кричащим маленьким ребенком. Она ругалась на него последними словами, била по лицу, отчего малыш вопил еще громче. Мамашу, в сущности, можно было понять: это не по злобе, просто вымоталась до предела и сорвалась. Но я понимал: дома ребенку всыплют еще, а если там есть отец (что вряд ли), то и он тоже добавит.

И со временем ребенок окажется в мире, где небо — из ненависти, а горизонты — из страха. И сколь бы способен он ни был, с каким терпением и удачей ни проходил бы испытания, он останется существом внутри ящика, который в другом ящике, и так далее, и наружу ему не выбраться. Потому что таков его мир , и вам никогда не убедить этого парня в том, что это лишь его субъективное восприятие.

Думаю, это касается всех нас. Нам кажется, будто с возрастом мы умнеем, но ни у кого нет всеобъемлющего зрения, способного охватить картину целиком. Мы словно карты в колоде: конечно, тут лучше быть пиковым королем, чем бубновой двойкой, но не мы сдаем эти карты и не нам решать, с которой из них пойти; мы даже размера колоды не знаем, не то что правил нынешней игры. И лучшие из нас — лишь бессильные кусочки раскрашенного картона.

Все мы — и Джули, и Дженнифер, и жуткий Фрэнк Азборн, и даже доктор Тернер — точно такие же, как тот мальчик в супермаркете, поскольку всех нас ограничивают возможности нашего разума — того «проклятья», что, по Унамуно, сделало нас ничтожнее осла или краба.

Большую часть своего детства и отрочества я не осознавал, насколько был несчастен. Все происходившее со мной я воспринимал как норму, потому что не знал ничего другого. Откуда мне было знать? Мне ведь не с чем было сравнивать. И все мои порывы были нацелены на сохранение статус-кво — по «принципу постоянства» (тут Фрейд все-таки прав). Только теперь, по прошествии времени, я вижу, сколь разрушительным оказалось для меня мое страдание. Но не потому (что бы ни говорили психоаналитики), что я, подчиняясь таинственным гипотетическим механизмам «вытеснения», гнал эту тему от себя, прочь из нормального мыслительного процесса в подсознание, где она долго гноилась, становясь все токсичнее, чтобы однажды разрушить вдребезги мой метаболизм. Вовсе нет. Длительное состояние страдания вредно для человека. Оно выжигает благородные порывы. Разъедает душу.

Когда я смотрю на Джерри и Марка, когда думаю о бедной Дженнифер, обо всех, с кем сводила меня жизнь и о ком я рассказал вам на этих страницах, я понимаю: каждый из них по-своему похож на того несчастного малыша в проходе супермаркета «Теско». Все они видятся мне жертвами грандиозной биологической катастрофы, потому что определяющее свойство человека — самосознание — изначально ущербно: в лучшем случае оно рождает необъективность и разочарование, а в худшем — приводит к краху.

Это как если бы вдруг выяснилось, что зрение сокола сильно переоценено, а собачий нюх на самом деле — фейк. Мы терпимо и даже с юмором относимся к любым несовершенствам своих качеств, кроме этого, отличающего нас от всех эволюционно нам предшествующих видов. Оно — превыше иронии: с этим не шутят.

Больше всего на свете я боюсь, что после смерти мой разум не угаснет вместе со мной, а уцелеет и возродится в маленьком мальчике, окруженном мигающими лампами сетевого супермаркета; что это мне придется возвращаться домой с издерганной матерью и вновь вступать в эту схватку с жизнью, угодив в петлю вечного возвращения.

Нынешние ученые полагают, что мое самосознание не более чем иллюзия, порожденная биохимическими реакциями в мозгу; что такого предмета, как «разум», не существует, — существует лишь материя; однако благодаря череде эволюционных успехов вида Homo sapiens понятие «самости» закрепилось как «полезная фикция». Благодаря случайному сбою в делении клеток одного индивида и его потомков кусочки серого вещества научились генерировать иллюзию под названием «разум». Жизнь подтвердила полезность случайной мутации, наделившей некоторых особей этой химерой: эволюция отобрала именно их, причем настолько строго, что теперь мы все — их прямые потомки, мутанты, чья ключевая мутация — в сущности, подлог.

Если нынешняя концепция верна и никакого «я» нет, то мое сознание биохимически сходно с сознанием малыша из супермаркета до полной функциональной неразличимости. А коль скоро «я» не является отдельной сущностью, оно не может исчезнуть, но обречено существовать вечно — или по крайней мере до тех пор, пока очередная причудливая мутация не попадет в фавор к силам эволюции, так что человеческий разум выйдет из употребления за ненадобностью, отбракуется вместе с другими счастливыми уродствами, чтобы кануть в манящую пустоту, откуда однажды явился.

Естественно, о таких вещах я стараюсь задумываться пореже.

Да тут у нас есть вообще-то чем отвлечься. Например, я ходил на «групповую терапию» — пользы от нее, правда, было немного, поскольку группа состояла преимущественно из сумасшедших. Некоторые хотя бы связно мыслили и жаждали поговорить о своих преступлениях: хотели понять, что их заставляло насиловать детей или поджигать собственные дома. Остальные просто сидели, отрешенно глядя в пространство — из-за таблеток или распада личности.

Как правило, никому в группе нет никакого дела до других. Однажды только Бенни Фрост заметно оживился, узнав, что у одного парня рак. Бенни даже наклонился, чтобы получше его рассмотреть. Что, парень умрет? Какие у него шансы? Бенни страшно боится смерти — до такой степени, что лишил жизни трех человек — медленно-медленно, внимательно наблюдая, как те умирают, надеясь высмотреть что-нибудь полезное для собственной защиты.

Одно время я ходил в церковь. В больнице есть красивая викторианская часовня, вроде той в старинном колледже Дженнифер, с кафедры которой Энн когда-то произнесла прочувствованную речь в ее адрес. Библейские истории мне нравились, но музыкальное сопровождение было невыносимым, особенно соло Фрэнка Азборна на бубне. После колокольного звона, чтения Писания и ритуалов со свечками часовню быстро перепрофилировали под мусульман, число которых в наших рядах неуклонно росло. Но теперь для них устроили миниатюрную мечеть в бывшем карцере; снаружи, бывает, стоит ряд обуви без шнурков, а внутри все как в отделе ковров универмага «Харродс».

Синагоги у нас нет, поскольку иудеи убийствами не занимаются. Вы наверняка спросите — а как же Каин? Но Каин не был евреем, родоначальником еврейского народа стал Авраам. А если Эдемский сад находился действительно там, где у нас принято считать, то Каин, как и его родители, по идее, был из Месопотамии, теперь это территория современного Ирака. Тогда получается, что на шестой день Бог создал… иракца. Спору нет, потомки Авраама впоследствии тоже убивали, в своих интересах, но нынешние британские евреи ни в чем таком не замечены. Услыхав об этом впервые от Дженнифер Тернер, я ломал голову не один день. Врожденное-благоприобретенное, культура, религия, гены, шизо-, психо-… В конце концов я отступился: осмыслить этот факт мне удалось не лучше, чем ту «современную» картину в гостиной у Стеллингса, давным-давно…