Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Далеко внутри мавзолея, за целым лабиринтом темных комнат, совершенно пустых, находится мрачная ниша, освещенная лишь небольшой лампочкой или фонарем, закрытая железной решеткой, очень толстой. Мой гид, Джюма с таинственным видом привел меня туда. У решетки нас встретил огромный узбек в средневековом одеянии с древним ружьем в руках. Он мрачно смотрел на меня и, видимо, был очень недоволен моим посещением. По просьбе Джюма он подпустил нас к решетке. Внутри небольшой комнатки с одним окошечком вверху, виднелось высокое подобие аналоя, на котором лежала гигантских размеров книга. Каждый пергаментный лист ее не менее метра в длину и аршина в ширину, и исписан арабской вязью, с коричневыми крупными пятнами на них.

Как ни старался Джюма расспросить подробно у мрачного часового, что он охраняет, нам удалось получить лишь отрывистые ответы.

– Что это за книга? – спросили мы часового.

– Это – Коран, – ответил нехотя часовой.

– Чем испачкан?

– Кыровь.

– Чья?

– Пророк.

– Кто его убил?

– Кальмуки, – ответил часовой и попросил нас убраться вон.

До этого я слышал, что Священный Коран, находившиеся в б. Императорской публичной библиотеке, возвращен советской властью Узбекистану. Может быть, это и есть Коран, на котором видна кровь Али, племянника Магомета, убитого при чтении последнего.

На Самаркандском базаре большое богатство фруктов, овощей, всякой снеди, и т. д. Огромная толпа медленно, по-восточному, с достоинством движется непрерывным потеком. Каждый, уважающий себя, узбек должен двигаться медленно, так как быстрая ходьба и бег – для воров и вообще нечестных людей, которым необходимо торопиться по различным мотивам. По тем же мотивам, между прочим, узбеки и не смазывают и колеса своих арб, чтобы они как можно сильнее скрипели.

Только ворам нужно, чтобы телега не скрипела. А честный человек должен двигаться шумно, так как ему нечего бояться. Такая мудрость меня иногда просто бесила, когда я с каким-нибудь новым моим знакомым узбеком отправлялся на базар под палящими лучами солнца Средней Азии, которое шутить не любит.

Но узкой улице базара «пробегает» похоронная процессия. Именно пробегает, а не движется. На тяжелых носилках, завернутый в саван покойник суетливо колышется над головами правоверных, несущих его рысью. Носильщики все время меняются по пути следования добровольцами из числа торговцев и покупателей. Причем желающих очень много. Подбегающий без церемонии выталкивает несущего и становится на его место.

– Какой прекрасный и трогательный обычай! – невольно вырывается у меня.

Но мой Джюма, маленький сатир, разочаровывает меня:

– Это его хочет своя грех бросать. Сколько шагов пробегает, столько грех долой.

Оказывается, тлен разлагающей религию руки коснулся уже и маленького Джюма. Он ко многим древностям относится с явным пренебрежением. Очевидно, общ закон цивилизации. Везде и всюду цивилизация отсталых стран начинается с разврата. Но мальчику я благодарен, так как узнал, что такое ревнивое благоволение объясняется именно желанием избавиться от собственных грехов, и не дать конкуренту сбросить свои. Но с внешней стороны обычай производит благоприятное впечатление. И не будь Джюма, я бы так и не знал истины.

Между прочим, узбеки не кладут своих умерших, а садят в нишу, вырытую в одной из стен могилы.

Необходимо заметить, что здесь базары в то время были полны продуктами, тогда как внутри СССР было пусто. Это – определенная демагогическая политика власти заигрывания с национальными меньшинствами. На прилавках масса парчовых тюбетеек, поясов, туфель. Но присмотревшись, вижу и узнаю рисунок православных риз и епитрахилей. Очевидно, имущество церквей распродано торговцам. Много всевозможных ножей, среди которых центральное внимание привлекает узбекский нож-крюк, отточенный с внутренней стороны, похожий на такой же итальянский для работы к лесу. Узбеки пользуются этими ножами для различного обихода и для вспарывания животов друг другу при ударе снизу вверх.

Жилища старого города сыры и вонючи, и очень напоминают старые итальянские трущобы больших городов.

Бросается резко в глаза многое своеобразное в обиходе узбеков. Например, узбек тешет бревно не сверху вниз, и снизу вверх, и не на себя, а от себя. Лопатой он работает, не копая, а разбивая плотный лёсс, для чего его лопата – кетмень имеет держак перпендикулярно к лопате. Бросает он землю назад, но результат тот же, что и у православных. Дело лишь в умении владеть инструментом. Недаром говорится, что дело мастера боится. Токарный станок узбек крутит босой ногой, а точит, конечно, руками. Золотовщики своими молоточками мелодично звенят, изготовляя различные украшения. Масса фруктов и овощей гниет под жарким солнцем. Среднеазиатские продукты не вывозятся, так как быстро портятся. Да и власти не особенно интересуются вывозом: хлопот много. Продукты гниют и распространяют всевозможные запахи. На базаре невозможная грязь и пыль.

Через весь город, и вообще, по всей стране арыки. Узбеки из них пьют воду и дают грудным детям. Но для не местного жителя – это смерть от холеры, или колита. На каждом шагу «чайхана», как в Европе – бар. В «чайхане» всегда народ. Пьют свой «кок» (чай) узбеки и обыкновенный чай – русские. В каждой «чайхане» несколько самоваров, от огромного «станционного» до маленького семейного. Все они кипят, но пар от них уходит моментально, и в «чайхане» прохладно в самое жаркое время…

«Чайхана» настолько в обиходе у узбеков, что служащие учреждений преспокойно в час занятий оставляют свои столы и ожидающих посетителей и уходят в «чайхану». Узбеки пьют из маленьких чашечек. Обыкновенно несколько человек из одной. Русские берут один чайник стаканов на пять и пьют в одиночку.

Мой Джюма остается маленьким злословом:

– Почему 10 узбек один чайник чай пьет, а один урусский 4 чайник пьет?

Что я ему мог ответить? У Джюма много наблюдательности.

– Скажи, почему на русский город писано: кондитурский, а продает халэб? Другой лавка писано: буличнай, а продает халэб? Третий лавка писано: пирожний, а продает халэб? А где писано халэб, ничава не продает? Ги-ги-ги, – и хитрая улыбка на всю рожицу.

На углах улиц сидят старые узбечки и продают чуреки своего изготовления. Узбеки покупают, идут к «чайхане» и, взяв чайник «кок» чая, и разломав по числу присутствующих чурек на кусочки, пьют чай в круговую из одной пиалы. Сидят часами и беседуют, как итальянцы за литром вина. Наш брат, как известно, теперь всему миру, выпивает литр вина за пять минут в одиночестве, потом разговаривает, тоже в одиночестве. Почему на западе и на востоке от нас такая умеренность, а у нас, находящихся на стыке двух культур, такая невоздержанность?