Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

В Самарканде много мороженого. И вот тут-то какая-то странность. Узбеки перегнали русских: они берут не порцию мороженого, а полкило… и едят его, как кашу. Это происходит, может быть, потому, что это ново, или потому, что мороженое охлаждает, а, вернее, по причине доступности, так как русские там в массе бедны. Это или беженцы, или прожившиеся. Действительно, под такой жарой только килограммовая порция может охладить на полчаса.

Жарко. В Самарканде поспела «самаркандская» вишня и черешня. Здешние фрукты очень сладки, но мало сочны. Ими можно скорее наесться, чем напиться. Вывозят лишь виноград на аэропланах для Кремля. Килограмм черешни хорошая еда на целый день, конечно, с хлебом. На всех дорогах шелковицы. Красная и белая. Но до сбора не тронет никто ни одного плода. Подбирают лишь с земли. Поэтому сторожа преспокойно спят всю ночь. Сторож возле ворот дома, в котором проживаю я, тоже спит ночами. Он, между прочим, жалуется мне всегда на одного русского мальчишку, который пачкает у самых наших ворот.

– Какой урусский мальчюшка. Кажный ночь его сиди, тут пачкай. Другой места нет!

Возмущается сторож каждое утро, и это стало носить характер утреннего приветствия. И однажды я решил помочь ему в поимке нарушителя общественного порядка и, услышав шорох, пробрался к сторожу и сказал ему, что кто-то сидит у ворот. Но к моему удивлению сторож проявил самое настоящее безразличие к волнующему его ежедневно вопросу:

– Кто такой? Куда пошел, а? – залепетал он.

– Мальчишка пришел опять, хватай его!

– Зачем хватай? – невозмутимо ответил сторож.

– Хватай, чтоб поймать, а то он уйдет! – волновался я, – чего ж ты? Иди же!

– Таварища… моя откровенно говори… моя его боиса.

– Почему? Мальчишку?

– Моя не знай, кто его си. Моя, пожалуста, боиса. Завтра лучше мильница пойдем.

Мельница – это милиция, куда конечно, ни один узбек не пойдет, как и ночью ловить, так как они боятся русских. Это результат не Кауфманских завоеваний, а усмирения Буденным басмачского восстания в 1922 г.

Между прочим, мне как-то пришло в голову сделать переход в 26 верст из Самарканда в урочище Агалык. Мне хотелось, хотя бы частично, испытать все те трудности, которые встречали наши солдаты при покорении края.

Вышел из города в 12 ч. дня в. высоких сапогах, но, конечно, без походной выкладки того времени. Узкая дорога без единого ручейка и тени. Сразу же по выходе из-под тенистых дувалов, я был охвачен пышущим жаром пустыни, голой и песчаной. Сверху нещадное солнце, вокруг раскаленная земля. Дышать нечем. Задыхаюсь. Воздух словно исчез из пустыни. С места обливаюсь потом. Потом постепенно чувствую, что начинаю сохнуть внутри, теряю в весе и испаряюсь, подобно мокрой тряпке, в то же время, приобретая все ее свойства к сопротивлению. Но иду, всматриваясь в маячащие передо мной горы Агалыка. В теле слабость и лень. Мускулы размякли. 26 верст обыкновенный солдатский переход при нормальных условиях.

После половины пути одинокое дерево с лужицей под ним. Какая ценная находка для путника-азиата! Но для меня смертельная ловушка. Прохожу, не глядя. Нужно идти, так как боюсь остаться на ночь ослабевшим в необитаемой пустыне.

Жарко. Голова под фуражкой имеет давно намерение лопнуть. Рубаха, штаны, сапоги – все отвратительно пристает к телу. В сапогах потная слякоть. В горле сухо. Перед пазами покрасневший от прилива крови горный хребет, в складках которого ожидает меня благословенный Агалык. Но в ушах звон. Чувствую, что шатаюсь и могу упасть. Что же тогда чувствовал русский солдат, тогдашняя серая скотинка, при полной походной выкладке, при этой духоте, царившей всегда в рядах массы тел, без капли воды и свежего воздуха?

Наконец, различаю какие-то строения. Может быть, это галлюцинация? Нет. Это явь. Я прибыл в Агалык за шесть часов, пройдя 26 верст в раскаленном воздухе. 4 версты с третью в час. Нормальный солдатский марш.

«Чайхана»! Какое блаженство! Ковер, тень и вода. Но чайчи не советуют пить воду. Можно простудиться. Вода идет с гор. Лучше пиво. Конечно, лучше пиво. За воду он с меня получит за целое ведро только спасибо, а за пиво – деньги. Но мне не до экономии и лекций о нравственности, и я прошу пива.

В конце концов, даже все равно, что пить. Лишь бы скорее вливать в себя побольше жидкости, и ввести ее в обратившееся в мумию тело. Чайчи с чертовым азиатским медлительным достоинством ставит передо мной полулитровую кружку с пивом.

– Давай, давай! – кричу я. Чайчи доволен. Он ставит кружку за кружкой на ковер, на котором я лежу, а я пью, не глядя. Еще, еще и еще. Наконец, чувствую, что начинаю сыреть. Чувствую, как каждая клетка во мне начинает набухать, как вербовая почка весной. Наконец, могу дышать. Зрение становится нормальным. И я, налившись и наполнившись, как бурдюк, валюсь на ковер, и… слышу соловьиное щелканье – это мой собственный храп.

Утром просыпаюсь от настоящего соловьиного щелканья. Чистый, влажный горный воздух тянет по полу из садов Агалыка. Чайчи нет. В чайхане тишина.

Очевидно, Господь Бог и послал людям страдания, чтобы они лучше почувствовали и оценили радость. Но радость продолжается недолго. На ковре вижу не гадюку, не тарантула, и не скорпиона…. а 10 полулитровых кружек, за которые нужно платить. Или жулик чайчи подсунул мне чужие кружки, или действительно, я выпил 5 литров пива. Ничего не поделаешь. Хорошо, что меня еще никто не обокрал в этом глухом ущелье.

Завтракаю шашлыком, но без пива. На пиво смотреть не могу. Отдохнув, иду в ущелье. Там, по рассказам чайчи, какие-то ванны Искандера Зюлькернайна, то есть, по-нашему Александра Македонского. А может быть, там нет никаких ванн. Может быть, там басмачи. И хитрый чайчи меня направляет к ним. Почем я знаю, кто осматривал мои карманы ночью?

Но вот, действительно, какие-то гигантские природные углубления в известняках, через которые протекает бурная Агалычка. Вода ее чиста, как этот воздух. На камнях сидят какие-то голые люди. Это не узбеки. Узбек голый не показывается. Оказывается, русские мальчишки из Агалыкского дома отдыха для детей. От них узнаю, что ванны, действительно, называются ваннами Александра Македонского.

Раздеваюсь и лезу в них. Но через секунду выскакиваю, как ошпаренный, холодной, как лед, водой.

Нужно подождать полдня, когда вода теплее. «Не спросясь броду, не суйся в воду».

Но и в полдень вода в Агалычке такая ледяная, что едва ли великий грек мог в ней купаться. Да и был ли Александр Македонский в этих краях, – неизвестно. В Средней Азии немало мест, которым приписывается посещение их великим греком.

Голые, загорелые мальчишки выскакивают из ванн, как лягушки и, дрожа, усаживаются на камнях. А солнце их мгновенно согревает. В камнях масса так называемых желтопузиков, похожих на змей, но очень жирных и ленивых. У них тупые морды и на теле рудименты. Ребята таскают их в руках, бросают в воду и снова, ловят. От ребят узнаю, что в горах пионерский лагерь, и что скоро оттуда пойдет в город подвода за продуктами.