Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

В воздухе конец сентября. Солнце еще греет и тепло, мягкой лаской, ложится на землю. По степи носятся паутины, и прелые запахи увядающей зелени наполняют дурманом степь от края до края, наводя болезненную грусть.

Вот подуют северные ветры, нагонят тучи и застынет степь, как засохший букет цветов, забытый на подоконнике нелюбящим сердцем, но таящий в себе еще воспоминания. В степи теплая дремотная тишина.

Саламат в желтой кофточке и синей юбке сидит во дворе фельдшерицы и перебирает картофель.

Сегодня утром она призналась фельдшерице, что что-то у нее неладно с животом. Фельдшерица догадалась сразу. Наругала хорошо девку и пошла скорее в больницу за инструментами.

– Не знай, чево эта? Может от Табулай еще? – хитрила киргизка.

– Ты не крути мне! Не на дурочку напала. Показывай! От Та-бу-лая… Знаю я от кого. Добегалась. Вот теперь возись с тобой, – ворчала фельдшерица.

Недавно Саламат видела Османа. Он, вместе с киргизами, пьяный, промчался по улице села и, ударившись о телеграфный столб, свалился на землю замертво. Пьяные тоже, киргизы подхватили его и увезли куда-то.

На Саламат это зрелище не произвело никакого впечатления. Она даже сама удивилась, что так спокойно перенесла падение с лошади и, наверно, смерть человека.

Ей теперь было не до смертей. Она чувствовала в себе новую жизнь маленького существа, которое по ее мнению должно было походить обязательно на того высокого парня. Парень обещал жениться, как только окончат постройку новой бани. Саламат верила.

Она теперь уже больше не работает. Ей запретила фельдшерица и приспособила ее в больнице санитаркой в киргизском отделении женщин. Она же являлась и переводчицей, так как многие, особенно пожилые киргизки, плохо говорили по-русски.

Когда в этот день Саламат вошла в палату киргизок, ее сейчас же позвали в мужскую палату, где в жару метался молодой, желтый, как ишимская глина, киргиз.

– Говори, что он рассказывает, – сказал врач. – Переводи по-русски, можешь?

– Могим, – едва выговорила Саламат, прислушиваясь к тому, что говорил киргиз. Она сразу узнала в этом похудевшем и осунувшемся киргизе Османа. Осман говорил быстро и непонятно.

Но, в общем, Саламат поняла, что он ищет какую-то девушку, которую украли у него степные призраки и никак не может ее найти. Но он все равно ее найдет. Или возьмет к себе на свое богатство в степи. У него масса лошадей, он несметно богат и может взять себе в жены не одну киргизку, но не хочет этого и возьмет только Саламат. Он увезет ее на Памир и скроет там в высоких горах. В его планах помогут степные призраки, живущие в степи.

– Ну, что он рассказывает? – спросил врач.

– Ни знаем, что она гаварит. Совсем не понять. Совсем дурака есть его. Может помирать будет, – закончила она, не сказав ничего из того, что говорил Осман. Она поняла, что весь этот бред касается только ее одной. Но в то же время желала только смерти Осману. Все равно помирает, сказала она еще раз.

Но едва удержалась на ногах, когда на другой день по коридору прошел мимо нее совершенно здоровый Осман и, не заметив ее, выбежал из здания больницы.

Он перебежал березовую рощу, окружающую больницу, выбежал на дорогу и побежал вдоль реки. Пока хватились санитары, его и след простыл.

– Выживет. Эта киргизская нация беда, как живуча, – разглагольствовал старый челдон-санитар. – Вот убьется, как есть на смерть, глядишь, снова ходит. Души в нем нету, оттого и живучий. Нашему брату сразу аминь, а ему ничего. Потом пар в ем все одно.

Пропал Осман, и больше никто о нем ничего не слыхал. Саламат работала в больнице и ждала ребенка. Парень как будто не обманул ее и наведывался часто к ней. Фельдшерица запретила Саламат принимать его у нее в квартире.

– Еще не хватало. Сводней чтоб меня посчитали. Нет уж, матушка, где устраивалась там и устраивайся, а меня оставь. Родишь, приют дам, но только без мужиков.

Зима, как всегда в Сибири, началась рано. Давно занесло снегом скотские загоны в степи. Теперь за ними никто не смотрел. Волки хозяйничали по камышам и, разжиревшие, спали на старицах. Пузатые волчицы приносили волчат по несколько штук. От сытой жизни зажили волки.

Под берегом давно ветры наворотили сугробы, и по ним пролегла высокая санная дорога. В березовой роще у больницы замело все тропки, и замерзшие старые березы торчали, как вытрепавшиеся метлы, и шумели густо застывшими ветками под северными ветрами. В селе снег хрустел под ногами, стучал ставнями ветер и незакрытыми дверями сараев. Из печных труб густо валил тяжелый дым и, придавленный вихрем, метался над крышами.

Было еще рано. На дворе мороз и туман, и было темно, когда Саламат, поскрипывая подбитыми кожей валенками, с накинутым небрежно полушубком на узенькие плечи, вошла в кухню с ведром.

– Чего это ты так рано сегодня, ни свет ни заря поднялась? Только людей будишь, – окликнула ее фельдшерица.

– Не спитца чевой-то, Катерин Ванна, не знай чего. Молока вот надоила. Мало корова дает, однако. Скоро телиться будет.

Саламат поставила на пол ведро и принялась щепать лучины для самовара и для печи. Подожгла бересту. Вспыхнув, весело затрещала, и смолистый запах березового дымка наполнил кухню. Брошенная в печь горячая береста подняла там гул, и огромные языки пламени заметались по шестку.

– Холодно на дворе? – спросила фельдшерица.

– Очин холодна. Прямо режет мороз, – ответила Саламат, брякая посудой и процеживая молоко.

– Ну, если поднялась, нужно шаньги стряпать. Полуношница. Подняла только меня. Где у нас дрожжи? Притащи-ка, – сказала фельдшерица.

Саламат принесла муку, дрожжи, ведро воды и в кухне поднялась бабья суматоха. Стучали, что-то терли, скрипели и шумели ножом по столу.

– К полудню опара подымется, днем состряпаемся, может вечером кто набежит в гости.

Саламат суетилась больше фельдшерицы. Ей как будто нравилось заниматься в кухне мало знакомым ей делом. Еще легкая на ходу, она и сама почти не замечала своей тяжести и, может быть, и не совсем верила в свое положение.

Вечером никто не пришел. Саламат сидела и шила неумелыми пальцами какие-то тряпки. Фельдшерица раскладывала пасьянс.

– Катерин Ванна, сгадай на мене, что-нибудь. Может плохо что будет, – попросила Саламат.

– Зачем тебе гадать? Нашла себе орясину, ну и будь довольна. Прямо: «дядя достань воробья с крыши». Откуда ты его выкопала такого?

– А что? Все равно мужик, мужик и есть, другой не нада. Скоро, говорит, жениться будет.

– На ком? – засмеялась фельдшерица.

– На меня, говорит. Шибко любит, говорит. Может не надо верить? А? – беспокойно взглянув на фельдшерицу, проговорила Саламат.

– Ты бы вот лучше раньше подумала, а не теперь. Теперь все равно какой, лишь бы взял. Вот вы, девки, что делаете с собой, глупые. Увидела орясину, и слюни потекли.