Михаил Талалай - Цветы мертвых. Степные легенды [сборник litres]

Чуб его, такой же рыжий, как и его новенькие рукавицы, свисал на красное и мокрое лицо.

– Эй?! Увага! – крикнул он.

Борис остановился и, несмотря на неожиданность встречи, все-таки не мог оторвать взгляда от прекрасных серых лошадей. До того они были хорошо подобраны. Совершенно одинаковы, и по масти, и по статьям.

«Одного завода», – подумал Борис.

Парень перебил его мысли:

– А далеко будэ той Бульганак? – спросил он.

Борис не сразу ответил, рассматривая парня в упор и соображая, кто бы он мог быть – враг или друг. И решил ответить:

– Не знаю.

– Нэ знаешь, ну тоди сидай в тачанку, – кинул ему парень, все еще сдерживая нетерпеливую тройку серых с яблоками.

Сергей взобрался на высокий кузов тачанки и, сев, сразу почувствовал под собой ствол пулемета. Сообразив, куда он попал, Борис уже пожалел было, что так беспрекословно подчинился гипнотизирующему короткому приказанию. Но лошади, рванув, пустились в галоп.

– Кажется, прямо черту в лапы – подумал он со щемящей тоской под ложечкой, и чтоб немного подбодрить себя и не выдать своей растерянности, спросил:

– Откуда у тебя такие славные кони?

– Не знаешь, откуда у батька Махна кони? – и парень удивленно повернул свое мокрое и красное лицо к Борису и, рассматривая его, добавил, как бы в объяснение:

– Загонымо, других найдемо… Паньские, одним словом, господарьские.

«Батька Махно», – вертелась в голове Бориса тревожная мысль. – «Кто он сейчас, этот хохлацкий перевертень? С кем он, этот ловкий авантюрист? Вот еще не доставало!»

Но в то же время какой-то далекий голос говорил ему, что, может быть, можно в этой «бандитской республике» перебыть и скрыться от погони красных.

«Что, если судьба посылает мне спасение таким оригинальным способом?»

Борис всегда был немного фаталист. Научила война и особенно революция, в бурях которых Борис не раз просто каким-то невероятным способом избегал смерти.

«А ну, пусть будет, что будет. От судьбы не уйти все равно», – решил он и спросил парня:

– А можно к вам записаться?

Парень весело посмотрел на него и так же весело ответил:

– А чому нэльзя? Можна. У пьятый курэн як раз треба людэй. Будэм теперь быты этих, кваснож… То ваших билы, тэпэрь оних побьемо трошки.

В воздухе, как показалось Борису, неожиданно потеплело. Снегопад прекратился так неожиданно, словно вся туча высыпалась на землю и больше снега на небе не стало. Выглянуло приветливое солнце, и голубое небо нежно смотрелось в заблестевший девственно чистый покров. Так весело заблестело вокруг, что Борису казалось, что исчез вместе со снегопадом и мрак, давящий Россию вот уже несколько лет. Вернее, хотелось, чтоб так было. Как-то легче стало смотреть на свет Божий. То, что парень совсем без злобы упомянул о том, что они ранее били «ваших», даже растрогало Бориса, уставшего от междоусобной бойни, ни к чему не приведшей и только обострившей отношения одних и других. А тут простой парень, без какой-либо злобы просто говорит:

– Будем бить красных, как вас били.

«Значит он догадывается, кто я. И в то же время везет меня к Махно… А может быть это хитрость, чтоб я не удрал от него», – подумал Борис, хотя бежать по открытой степи по кочковатому и мокрому от растаявшего снега грунту было просто немыслимо. Борис был одет в рваный какой-то цыганский пиджак и рваные брюки и такую же рваную курпеевую шапчонку. И нисколько не напоминая когда-то бывшего офицера императорской армии, он еще не догадывался, что именно вот такой костюм в Крыму больше всего подозрителен.

Крестьяне за революцию достаточно поднажились, а после ухода белых просто разбогатели на обмене за пшено и кукурузную муку прекрасной одежды. И уж, конечно, за крестьянина признать Бориса никто бы не согласился.

Ночевки под скирдами, в оврагах, на кладбищах, в запущенных на зиму садах, в лесах и по сараям добрых людей придали ему вид настоящего бродяги, а короткие кострицы соломы в одежде и пучки паутины наглядно говорили сами за себя.

Через полчаса тачанка, управляемая ловким кучером, спустилась в овраг, внизу которого уже синели вечерние тени и темнели крыши нескольких хат. Это и был Булганак.

Разминая затекшие от неловкого положения на пулеметном стволе ноги, Борис слез с тачанки и все еще не веря, что он не арестован, шел, присматриваясь к людям и незнакомой обстановке.

Махновцы своим бесшабашным видом не привлекали его ни с какой стороны. Но видимо с Махно Советы еще считались или держали его в Крыму, как в закутке, откуда он без разрешения советского командования выйти не мог бы. Здесь совершенно не было видно ни суконного буденовского шлема, ни длиннополой шинели, не слышно было даже великоросского говора.

«Вот в этой республике можно будет, кажется, отоспаться и откормиться», – подумал Борис. Уже более двух суток он без сна и пищи. А здесь, по всей видимости, питались совсем неплохо. Вся площадь небольшой деревеньки была усеяна бесцельно бродившими, сидевшими на завалинках с бабами, просто спавшими посреди улицы на земле и пьяными махновцами.

Одеты они был настолько фантастично, что невольно напоминали гоголевскую Запорожскую Сечь, но в духе двадцатого века.

И потому у Бориса эта ватага не вызывала никаких восторженных чувств, а только отвращение. Он все еще не принял окончательного решения.

А день клонился к концу, и нужно было подумать о ночлеге. Несколько раз Борис подходил к пятому куреню, и несколько раз возвращался обратно. Хорошо, что махновцы, занятые своими делами, не обращали на него никакого внимания.

Наконец, когда Борис увидел, как один махновец тут же на завалинке повалил на спину толстую девку, визжавшую лишь, видимо, из деревенского приличия, и занялся ею вплотную, чувство отвращения взяло верх и он решительно направился к выходу из села.

Но твердости этой хватило ненадолго. Зимняя, холодная даже в Крыму, ночь, наступала сурово, вылезая изо всех темных углов и наполняя мраком природу. В темноте стало морозить еще больше, и деваться Борису было некуда.

Спрятав от стужи голые руки в рукава рваного пиджака, Борис брел, спотыкаясь, по направлению к выходу из села. Позади его кричали пьяные голоса, визжали бабы, и дикий хохот раздавался иногда совсем близко, перемешанный с женским криком, просящим о помощи.

Он уже вышел из села, когда почувствовал сильный голод и слабость в ногах. Ноги совершенно отказывались ему служить. Тогда снова наступило колебание: между страхом перед медленной смертью и отвращением. Кажется, голод и холод брали верх. И ко всему присоединилось непреодолимое желание уснуть. Борис отлично знал по опыту войны это чувство.

Так засыпали на заставах белые солдаты, так засыпали целые караулы в поле.