Илья Щербинин - Старый Тогур

— Мать моя богородица, — прошептал Матвей и встал на нос, — ё моё.

Они подъехали к устью ближе и все остальные увидели тоже, что приметил Матвей, ледяной перешеек стал в три раза больше.

— Ну, что делаем? — спросил Коля.

— Дайте-ка, братцы, я порулю, — сказал Матвей и перелез в лодку.

— Ты чего собираешься делать, Матвей Васильевич? — не понял Коля.

— Чего… чего… перепрыгнем, да и дальше поедем, правда, Сашка.

Саша не ответил. Матвей развернул лодку и отъехал метров за пятьсот от устья.

— Значиться так, — объяснял он Коле, — как только выйдем на лед, мотор за ручку поднимешь. Понял?

— Да, понял.

— Ну, мужики, с Богом, — и с этими словами он прибавил газ на максимум, и лодка понеслась вперед. И только пошла на лед, Матвей крикнул,

— — Давай!

Коле показалось, что он сорвал мотор. Лодка, точно рыба выскочила из воды и, пролетев добрую половину перешейка, упала на лед и замерла.

Повисла пауза.

Матвей ждал, что лед треснет под весом, но лед держался.

— Ну, и что теперь? — полюбопытствовал Коля.

— Что, что? Толкать, — резюмировал Матвей.

— А, лед?

— Да видно попали мы на то самое место, где лед еще с зимы не растаял, а с новым льдом он еще прочнее стал. Так, что если выдержал лодку, то нас подавно.

— Чего брать-то?

— Ничего не надо, видишь вон у лодки ручки сзади, за них и толкнем. А ты, Саша, возьми весло и выталкивайся им прямо из лодки.

— Может не надо, деда?

— Надо, Саша, у нас двоих сил не хватит.

— И раз! И Два! — командовал Матвей. Лодка покачалась, сдвинулась на пару сантиметров, и застряла.

После небольшого перекура Матвей сказал мальчику:

— Саша, вылези из лодки, попробуем втроем её толкнуть.

— Нет, деда, я…

— Вылазь.

— Я боюсь.

— Ты чего Саша, это же лед? Он тебя не укусит. Вылезай, — настаивал Матвей.

— Сейчас, — ответил Саша, он побледнел, руки его тряслись, глаза покраснели от еле сдерживаемых слез. Но он вылез и встал рядом с дедом и Колей.

— Коля, — спросил Матвей тихо, — ты плавать умеешь?

— Да, немного, — ответил писатель.

— Если что, держись за лодку, — шепнул старик, и скомандовал, — И, взяли!

Всякий художник, который проплыл бы мимо в этот момент, увидел бы перед собой великолепный образ для картины особой, никогда ранее не написанной, и показавшей бы его как великого мастера. Из всех же существующих полотен ближе всего кэтому странному образу наверно подходит «Троица» Андрея Рублева. Есть в этом единении трех начал и трех поколений что-то особое, какой-то особый свет, особая, иная не бытовая энергия. Энергия жизни, энергия стремления, энергия бесконечности и вечности толкала лодку на краю пропасти и не могла столкнуть, ведь ей противостояла более мощная сила — судьба. В тот самый момент, когда казалось, что лодка вот-вот поедет, и победа близка, лед треснул.

Матвей в самый последний момент умудрился забросить Сашку в лодку, и сам окунулся в воду с головой. Тут же следом на «Крыму» оказался и Коля, лишь слегка намочивший ноги.

— Деда! Деда! — кричал мальчик, глядя в воду, где только что был Матвей.

— Да здесь, я, здесь, — отозвался старик, — у соседнего борта, вытаскивайте меня скорее.

При помощи Сашки и Коли Матвей снова оказался в лодке.

— Водки! Водку достань из короба, — стучал зубами Матвей и скидывал с себя одежду, — растирайте, растирайте, и одеяло достань, Саша, из мешка.

Пока Коля растирал Матвея, Сашка извлек одеяло. И старик, приняв немного на грудь, завернулся в него и сел на ящик, чтобы не продуло.

— Значит так, — отдавал приказы из одеяла Матвей, — ты, Коля, рули лодкой по-тихой, а ты, Сашка, садись на нос, бери весло и льдины отгоняй.

— Но, деда?

— Ну не могу я Саша сам.

— Хорошо, — ответил мальчик и полез на нос, — Коль, ты только сильно не гони.

— Не буду, — улыбнулся писатель, — не буду.

Обратно они шли часа два, когда вдали показалась тогурская пристань, мальчик подозвал Матвея:

— Деда, иди посмотри, тут…

— Ну, чего там?

— Вода прибыла.

— А, это, — протянул Матвей, — это ничего.

— Вы знаете, — начал Коля, — Матвей Васильевич, может мне кажется, но там чего-то не хватает.

Матвей встал и… опешил.

— Ёкорный бабай, — выругался он, — а садовая-то где? Улица-то? Садовая улица где?

— Мне, кажется, я знаю, — сказал Саша, — и оттолкнул веслом, проплывающий мимо комод, — говорил же тебе деда Петя, что река нынче с зубами, а ты не верил.

— Если бы один я, — сетовал Матвей, — все не верили. Вот и получили. Всадила речка зубки по саму шейку. Ладно, вы пока тут без меня, а я за мотоциклом, может чего узнаю.

Гуляла река, шумела река, решила река сменить берега, смыть старый Тогур.

«Что с тобой будет, Старый Тогур? Куда ты катишься? Неужели это конец? А я-то думал, не доживу,… думал и меня переживет, ан нет. Не обмануло меня предчувствие… лучше бы обмануло… хотя… а может по-другому и нельзя?», — размышлял Матвей, стоя на горе. Он лишь на минуту остановился, чтобы отдышаться. Где-то там, позади, на реке, Саша и Коля, сидели в лодке и ждали, а он, Матвей, должен был принести им новости. И потому он спешил домой, Спешил узнать, что стряслось.

Саша выскочил на берег и привязал лодку к высоко стоящему дереву.

— Слушай, — подошел к нему Коля, — а ведь домик деда Петра-то стоит ближе к воде, чем садовая улица, а он-то стоит себе, как ни в чем не бывало.

— Чудеса, — подтвердил Сашек.

— Ты тут постой, лодку покарауль пока, — сказал Коля, — а я схожу, посмотрю дома дед, али нет.

— Иди, только быстро, если что деда сюда зови.

И Николай побежал на косогор к деду Петру.

Старенький был домик, низенький, глубоко сел. Построен был видно еще до войны. Но другого деде Пете и не надо. Жил он всю жизнь один, жены и детей не нажил. Хозяйство вел исправно и при советах — колхозное: всю жизнь работал на тракторе, и при президенте — свое. Последнюю животину свою, корову Ночку, заколол года три назад. И то не хотел, да соседи заставили. «Здоровье свое не хер гробить!» — как-то рявкнул на него племянник Тихон, тоже Трифонов. И Петр сдался. С тех пор живут они втроем в этой маленькой избушке: он, кот Мурзик, да собака Найда.

Во дворе никого не было, потому Коля постучался и вошел в дом. То и дело пригибаясь, он прошел сенки, и, открыв вторую дверь, оказался в огромной светлой комнате, из которой собственно и состоял весь дом. По центру левой стены была большая русская печь, с дальнего ее конца стояла кровать. У противоположной стены стояли комод и холодильник с маленьким телевизором. У стены напротив двери, между окон стоял стол, а у стола, под левым окном около кровати, стоял огромный кованый сундук, сделанный видно еще в позапрошлом столетии. Вот на этом-то самом сундуке и сидел Петр, в ногах у него спала собака, на коленях примостился кот, а во рту была дымящаяся трубка.