Илья Щербинин - Старый Тогур

И только-только дом погрузился в воду, как над Тогуром зазвенел надрывный собачий лай. И горше этого лая не было никогда.

— Давай туда, — указал на гору Матвей.

Когда они примчались туда, Найда бегала по кругу и выла, и лаяла, и плакала, точно человек. Матвей схватил ее:

— Все.… Все… — гладил он ее по спине, — успокойся, тихо… тихо,- но Найда не унималась.

И вдруг они услышали колокольный звон, и собака успокоилась.

Сашка как угорелый влетел в церковь:

— Святой отец! — подбежал он к священнику.

— Что, сын мой? Что с тобой?

— Река… Где у вас колокольня?

— Зачем? Там нет звонаря.

— Звонить надо! Река сметает все! Надо, чтобы люди услышали.

— Вот, вот дверь наверх, и да поможет нам бог, — указал священник на темный угол,- иди сын мой, а я пока буду молиться.

Мальчику показалось, что он прошел миллион ступенек, прежде чем оказался на площадке. Он вылетел наверх, его обдало свежим ветром, он схватил за веревку колокола и дернул:

— Господи, помоги им спастись! Господи, — шептал он.

Колокол звонил, и в этой музыке было спасение. Люди слышали звон, они выходили из домов и понимали, что грядет буря, и уходили от этой бури, ведомые божьей рукой. Река бушевала, шла напролом, делала новое русло, сметала Старый Тогур.

А колокол звонил.

Сашка сидел на колокольне и видел все: как соскальзывает в пропасть село, как маленькие, точно карточные, домики проваливались в речную бездну, унося за собой все, что можно. Он видел, как маленькая зеленая точка неслась в сторону поля, он видел убегающих людей, он видел солнце. Оно слепило глаза, и он засыпал.

Река прошла Тогур насквозь, дошла до Анги, влилась в нее и потекла по новому руслу сама в себя.

Всюду черным дымили костры, стояли наспех разбитые палатки и машины, туда сюда из стороны в сторону, пытаясь, что-то сделать, сновали люди. Польский чувствовал себя не в своей тарелке, пока они дежурили у припасов все эти дни. Он проклинал себя, за то, что вынужден наблюдать, как погибает село, за то, что ничего не может сделать. А самое главное, что в этих пустых рассуждениях о «высоких материях» он совсем забыл про мальчика, а ему за последние три дня снова стало хуже. Вчера вечером, когда Григорий Яковлевич отлучился домой, он не рискнул оставить Илюшу дома, потому что его сильно лихорадило. Учитель боялся, что если пойдет вода, мальчик не сможет спастись в таком состоянии. И потому за день до трагедии он привез его в лагерь и ни на минуту от него не отходил, но ему становилось все хуже и хуже.

Когда пришла вода, Илюша спал, у него был жар, он бредил во сне и жалобно звал маму, точно потерявшийся волчонок. И, сидя у его кровати, Польский проклинал весь мир, что сейчас, когда надо помочь всем, он сидит здесь и помогает только одному.

Река прошла, и бред прошел вместе с ней. Илюша успокоился, и Григорий Яковлевич оставил его в палатке одного, а сам пошел узнать, что все-таки им делать дальше.

В этой кутерьме он долго-долго бродил по лагерю, пытаясь разыскать стан Митрохиных, который, как казалось ему был совсем близко, но почему-то в одну минуту исчез с того места, где он должен был быть.

— Гриша! — окликнул его кто-то сзади,- иди сюда.

Григорий Яковлевич пошел на звук. И вдруг из-за одной из палаток вынырнул к нему навстречу Силантий:

— Ты не нас случаем ищешь?

— Вас. Вы чего, стан сменили?

— Да нет, ты просто пропустил его, когда шел туда. Что, как мальчик? — спросил Силантий.

— Заснул, но… я не знаю, доктор сказал, что остается только молиться, воспаление легких, при его слабом здоровье это очень опасно. Да…- вздохнул польский, — а, где Матвей?

— Должен уже быть.

— Да вон он едет, — сказал Коля, стоявший на пригорке возле палатки. Зеленый «Урал» подкатил к собравшимся, и из него выскочила Найда.

— Это же собака Петра Трифонова, — заметил писатель, — а хозяин?

Матвей опустил глаза:

— Мы не успели его предупредить, хотя он вполне мог бы убежать, но не захотел. Его воля. Где Сашка?

— Он на колокольне, — ответила Агафья.

— Надо съездить его забрать.

— Ты весь бледный, ляг отдохни, Матвей, — подошла к нему Агафья, — коля с Васей съездят.

— Да, не плохо было бы поспать, — вздохнул Матвей,- скорей бы уже уснуть.

Саша проснулся оттого, что кто-то соломинкой водил по лицу. Ему на секунду показалось, что он на покосе, что перед ним стоит Васька и хочет ему что-то сказать. Ему показалось, что ничего не было: и папа жив, и кряк, и Тогур. Ему так не хотелось открывать глаза, но он открыл. Перед ним стояли Васька и Коля.

— Вставай звонарь, поедем в лагерь, — потрепал его по голове писатель. Мальчик встал. Солнце уже почти село, только его верхний краешек из последних сил цеплялся за эту сторону земли. Дул прохладный ветер. Саша подошел к Николаю, взял его за руку и сказал:

— Я говорил с ними.

— С кем? — не понял Коля.

— С природой и с… ним, — указал Саша на солнце.

— И что он тебе сказал?

— Что…- начал было Саша, но тут же остановился, — а впрочем не важно. Пойдемте вниз, а то я замерз.

Они спустились с колокольни, сели в «Урал» и покатили на стан.

— Ах, как хорошо, что вы так быстро приехали, — подошла к ним Агафья, как только они вернулись.

— Что случилось? — забеспокоился Саша.

— Матвей, у него тоже лихорадка.

— Тоже? — не понял Саша, — а у кого еще?

— Мы не хотели тебе говорить, но…- начал Коля, взяв его за плечо,- но Илья, он не поправился, у него осложнения, и он, похоже, умирает.

— Что, — опешил Саша, — но почему…,- мальчик заплакал и уткнулся в Агафью.

— Так должно быть, — сказал Матвей, выходя из палатки. Он шел, слегка покачиваясь, но шел.

— Ты зачем встал?- надрывно закричала Агафья.

— Все в порядке, — успокаивал ее Матвей, — я в порядке. Мне Петровича надо найти, узнать, что с нами будет дальше.

— Матвей, успокойся и ляг,- попытался остановить его Силантий, но Матвей его не слышал.

— Вася, отвези меня к Петровичу, — сказал он и сел в коляску.

— Я поеду с вами, — сказал Коля, — чтобы… неважно.

И они уехали.

— Да, да, войдите, — сказал Григорий Яковлевич, когда кто-то вне палатки спросил: « А можно войти?». В палатку вошел Саша.

— Как он?

— Спит, но… боюсь совсем скоро.

Саша присел на край раскладушки. Руки ходили ходуном, эта большая воинская палатка показалась ему ужасно тесной в его горе. Он опустил голову на колени и замер.

— Саша, — позвал кто-то на входе, — можно я войду? — спросил Васька Сычев.

— Заходи, — ответил Саша.

— Я знаю, ты меня, — начал Вася, — видеть даже не хочешь, но… прости меня Саш, я не хотел…

— Да, ладно, все забыл, — отмахнулся Саша, — то, что мы с тобой когда-то поругались, ничто по сравнению с тем, что твориться сейчас, так что забудь.