Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Я и не собиралась себя упрекать, строптиво возразила сама себе Кира, а в голове быстро пролистывались события ее жизни, которые она могла отменить, прыжком на бетонный пол. Мама с цветами на выпускном. Поездка к отцу, и какой замшевый нос был у низенького оленя. Горячие ночи с Сашкой и совсем маленькая Светильда, орет басом, сжимая кулачки, а Кира сердито смеется, стесняясь своих слез над ней.

Не собиралась!

Ой ли? Снова съехидничал голосок, развертывая воспоминания дальше.

Потому что на третий, или на четвертый день пришло наслаждение. То самое, обещанное Мичи и уже испытанное с ним, но сильнее. Во много раз сильнее.

Кира тогда растерялась. Стиснула зубы, сжимая кулаки поверх спины то ли Жорика, то ли Вовчика, молясь, чтоб никто из троих не заметил, как сладкой судорогой скручивается тело, и пальцы на ногах поджимаются, скрючиваясь. Но по ногам прошла длинная дрожь, кинулась в спину, выгибая позвоночник. И, застонав, Кира закричала, в полный голос, отпихивая мужчину и отворачивая мокрое от слез лицо.

— Ай, молодца, — тонким голосом запричитал Миша, поднимаясь с кресла, — ай, славная девочка, сладкая наша. Ну, давай, давай, Жорка! Переверни!

— Не надо! — она плакала, напрочь перепуганная тем, что ощущения взяли ее, такие мощные, торжествующие. Утопили в себе, вздернули, будто вывернув наизнанку, и теперь отступали, как отступает вода, оставляя на берегу всякий хлам, в огромной волне неразличаемый.

— Надо-надо! Как это не надо, — смеялся Миша.

А ей казалось, кожу сняли, и не три пары рук, а сразу десятки гуляют по дрожащим открытым нервам, чтоб умерла прямо сейчас. От сладкого отвращения, в котором она захлебывалась, как в грязной воде.

Он допустил ошибку. Старый жирный козел, с ненавистью подумала о прошлом Кира, сжимая подлокотники потными ладонями. Ошибку. Если бы тогда они дали ей отдохнуть, а через малое время снова занялись ее телом, то всего несколько дней понадобилось бы. Чтоб вылепить из перепуганной Киры новую королеву. Королеву меняющихся мужских тел, поз и способов. Постельную королеву, которая царит на территориях смятых простыней и раскиданных подушек. А еще — на всех диванах, на плоскостях столов, на мужских коленях тех, кто устроился в креслах, на полу большого балкона, у перил его, на виду летней ночи и яркой чередой идущих дней.

Наверное, чтоб узнать все это, я и пристала к дедушке-соседу, которого мучают голоса из пустого заброшенного дома. Который когда-то любил Полину, потом уехал, вернулся и ступил на эти же территории, гостем пьяного Кольки Лямова. Попользоваться королевой продавленного дивана и вонючих окурков. Кто-то или что-то привело меня ночью в чужую судьбу. Показать, какими бывают территории. Если уходишь в них чересчур глубоко.

Или — никакой ошибки? Обещано было — никто не причинит ей физической боли, но боль бывает разная. Тогда она готова была умереть от отвращения, физического, потому что тело отчаянно просило передышки, которой не давали. И от отвращения к себе. Потому что передышка и есть всего лишь передышка, дальше можно продолжить, нажимая на педальку наслаждения снова и снова. Это ужасало. До желания немедленно все прекратить, самой.

— Может быть, дело не в Мичи? Может быть, кому-то нужна была моя смерть?

Не проще ли толкнуть с балкона, пырнуть ножом, избить, вышвыривая на обочину, чтоб скатилась с обрыва? К чему такие изощренные сложности? Тоже мне… (королева?)

— Кира? — осторожный голос шел из-за новой двери, в номер люкс с измененной планировкой, — все в порядке, Кира? Я взял вина. А еда еще там, в кухне.

Какие полезные новые двери, восхитилась Кира, подаваясь вперед и прикрывая глаза на расписанном лице, ах, Олег, ну что ж ты такой, поспешливый. Спешный Пеший. Мне нужно совсем чуть-чуть…

— Ничего, если я пока поплаваю? А вы мне махните с балкона. Ладно?

— Очень хорошо. Махну.

Она снова откинулась обмякая, обнаженной спиной чувствуя неровности плюшевой обивки.

Он и пырнул. Не так, как перечислилось в голове, а совершенно в стиле творимого в белом доме персонального ада для любящей девочки.

В какую-то, не посчитанную, с испугом поняла Кира, ночь, она растерялась, не помня, сколько же их прошло — дней и ночей. Время растянулось и перемешалось, она то падала в тяжелый сон, то просыпалась, разбуженная деловитыми мужскими руками и громкими голосами. Смехом. Взглядами. Кажется, кроме троих, был кто-то еще. Были. Их лица сливались в одну гримасу, голоса — в один жужжащий голос. И однажды Кира перепугалась, что прошел уже месяц и начался другой. Неделя, которую нужно было перетерпеть, давно кончилась, утонула в грязных волнах, и где же Мичи? А как же мама, которая ждет открытки? Или звонка, мам, привет, я завтра уже буду.

Думать о доме и матери было совершенно невыносимо, казалось, мысли увидят Киру, рассмотрят ее — голую.

Она села на своем краю постели, оглядывая сонную темноту. Снизу пиликал приемник неспящего Жорика. Миша спал, повернувшись к ней толстым задом. Дышал в угол подушки, сглатывая и постанывая. Но у него она боялась спросить. И выйти на балкон, чтоб спросить у охранников, боялась тоже. Не могла.

У Лорки, в ее врачебной комнате с кушеткой, вспомнила Кира, там на столе лежат журналы и газеты, она все время листает что-то, когда курит.

Тихо встала и, мимо столика, заставленного тарелками с остатками разрезанной дыни и недопитыми стаканами, вышла в коридор, остановилась там, держась рукой за край арки. Из двери комнаты Лорки падал на линолеум яркий свет. И что-то слышалось оттуда, невнятное.

Я просто спрошу, думала Кира, переступая по линолеуму босыми ногами. Какое число. Не скажет и ладно. Но вдруг скажет.

Сердце колотилось, не от страха идти, а от ужаса о проскочившем времени. Которое — вдруг уже утекло, не остановишь и не вернешь.

Стоя в дверях, не сразу поняла, что видит. Потому что, как ни странно, не видела секса со стороны, отворачиваясь от насмешливо ясных отражений в створках зеркального шкафа.

Увидела сбитый белый халат, ногу в черном чулке, высоко поставленную на табурет. Свешенные белые волосы. Руки, что вцепились в край кушетки. И за обнаженным белым бедром стоял мужчина, блестел мерными бликами на буграх мышц. Руки его сгибались и разгибались, подтаскивая к себе Лорку и отталкивая снова.

Не понимая еще, что тут, Кира сказала о другом, потрясенно и одновременно с огромной радостью:

— Мичи?

Мерное движение прекратилось. Из свешенных волос показалось женское лицо, покрасневшее, с открытым ртом.

— А-а-а, — монотонно завела Лорка, сама подаваясь к мужским рукам, — а-а-а!

Голос повышался, становясь визгливым. А Мичи, поворачивая к Кире лицо, вдруг улыбнулся. Притянул женскую задницу к своему животу, продолжая мерное движение.