Елена Блонди - Цветок для двоих [СИ]

Твоя мать… Жаль, ты совсем не помнишь, какой она была. Да, ты знаешь, что брак был неравным, но это новые времена, мезальянсом никого не удивить, он даже был в моде, когда твой отец полюбил и, вместо того, чтобы в старых традициях, сделать очаровательную циркачку своей содержанкой и гордиться ею перед друзьями, женился. И стал гордиться — женой. Ты похожа на Анну внешне, но характер, ох, этот характер. Иногда мне казалось, что всех мужчин вокруг она воспринимает именно как своих львов и тигров, требующих правильной дрессировки. Блистательная Элеанор и ее свирепые питомцы. Я думаю, она дала тебе имя в память о своей бродячей молодости, чтобы, уйдя от вольной жизни и снова став Анной, Аннушкой любящего мужа, иметь при себе милую память о почти цыганском быте. Свобода в обмен на обеспеченную, защищенную жизнь. Не думай, твои родители жили в ладу. Только, увы, недолго. Ты была совсем крошкой, когда Анна умерла от воспаления легких. И мы, ее львы, шли за гробом, глядя, как горюет твой отец.

Я тоже горевал. Как почти все, я был влюблен, и Анна заботилась о том, чтобы это чувство не уходило. Поощрения и наказания, о, она знала толк в том, как все применять. И кажется, власть над нашей стаей, которую она держала на расстоянии руки с невидимым хлыстом, не приближаясь вплотную, вполне удовлетворяла ее женское честолюбие. Я написал, «кажется». То, что я напишу дальше, может изменить твое решение, но я рискну. Ты должна понимать, что я в любом случае не могу отказаться от вас.

Это был обычный вечер, мы веселились, переезжая из ресторана в трактир, оттуда снова в изысканный кабак, слушали цыган и смотрели зажигательные испанские танцы. В какой-то момент Анна почувствовала себя нехорошо, и твой отец попросил меня отвезти ее домой. Я был пьян, как все мы, но много трезвее, чем остальные. Конечно, я согласился. Полчаса в экипаже, с моей Анной, как я называл ее в мечтах. Еления, мы целовались там, за широкой спиной молчаливого шофера. Я хотел провести ее до дверей, но у Анны были другие намерения. Она вела меня, не отпуская моей руки, держала маленькой, такой сильной ручкой с гибкими пальцами. Я был другом твоего отца, шел — в ужасе. Понимая — сделаю все, что она позволит мне сделать.

Но вышло не так, как я полагал. В небольшой гостиной мы сели, Анна раскурила кальян, окутавший полумрак дымом со странным запахом. Смеясь, рассказала, что это последний волшебный табак, она хранила его для особого случая. И решила разделить это случай со мной.

Очнувшись, я мало что помнил. Один, в темноте, почти ощупью пробрался через коридоры к выходу, ступал тихо, страшась того, что Михаил вернулся, и увидев меня — спросит. Но в доме стояла сонная тишина. Лишь в передней на сундуке дремал старый Степан, выпустил меня в морозный рассвет и, зевая, захлопнул двери.

Я помнил, что Анне было нехорошо, уже тут, когда мы курили. Но еще я помнил ее смех. И поцелуи. Еленочка, я ничего не помню больше. Было ли что-то между нами? Анна обещала мне все рассказать, потом, смеялась она, играя и наслаждаясь игрой, я расскажу тебе позже. Но зная ее характер, прости, мог ли я верить тому, что она скажет?

Ты родилась через восемь с половиной месяцев. А еще через год Анна умерла. Сколько ночей я провел без сна, гадая, пытаясь разбудить память, изъятую чужеземным наркотиком! А может, она и сама не помнила? Но я помнил ее недомогание, она могла бы сказать мне — все началось до тебя, Леонид. А могла — солгать. Да. Такая была она. Прекрасная и совершенно неостановимая.

Ты понимаешь, что это значит. Один раз. Единственный. Был ли? Но я до сих пор мучаюсь этой мыслью. Ты можешь быть моей дочерью, Ленни. Но тем сильнее мое желание увидеть тебя здесь, пройти в парке, показывая тебе мою гордость, мои достижения. Пока Идочка бежит вперед нас по песчаной дорожке.

Может быть, именно потому так сильна моя любовь к тебе? И так явно отдает привкусом греха. Потому что я не могу любить тебя как свою дочь. Мог когда-то, в те дни, когда ты, не старше Иды, бежала навстречу, радуясь приходу любимого дяди Лео. Обезьянкой карабкалась на руки, сидела на коленях, разворачивая грубую сахарную конфету с ярмарки, ты их обожала, эти народные сласти, видно, кровь твоей матери говорила в тебе. А я с замиранием сердца разглядывал твое оживленное личико, светлые волосы, голубые глазки, искал сходство и — хотел его найти. Хотел, чтоб ты оказалась моей дочерью, живой памятью о неукротимой Анне.

Так было, пока тебе не исполнилось пятнадцать.

Я пришел помочь Михаилу, вы готовились к отъезду из страны. Смутное время, верно угаданные им последствия. Он понял все раньше многих и решился. В доме уже паковались вещи, а ты сердитая, ругалась с отцом, не желая бросать прежнюю жизнь. Вошла, стремительно, от злости совершенно взрослая, стягивая перчатку и что-то крича в коридор. Увидела меня, бросилась, с просиявшим лицом, обхватила руками, прижимаясь ко мне всем телом. Не хочу уезжать, твердила, уворачиваясь от моей руки, прятала лицо, по которому уже бежали слезы. Кусала губу, и наконец, подняла на меня мокрые глаза. Сказала с отчаянной храбростью, кидая в меня эти слова. — Не хочу уезжать от тебя, Леон! Не назвала меня дядей. И вдруг я понял, ты давно не звала меня так, вообще старалась никак не обращаться ко мне. Я испугался, по-прежнему держа тебя в объятиях и отводя с чистого лба светлый растрепанный локон, испугался тому, что я все понял неверно, не то прочитал в глазах. А за нашими спинами грохотали шаги, перекрикивались носильщики, и голос Михаила приближался, не оставляя ни капли времени на объяснения, вопросы, ответы. Я только сказал — Ленни? Еленочка… Ты кивнула, вся засветившись. И осторожно высвободилась, сама поправляя волосы. Обращаясь к отцу сказала, уже спокойно, тем своим новым голосом, так многое сказавшим мне между обычных слов. — Обещай мне, что приедешь к нам, в Швейцарию… дядя Леон. Обещаешь?

Твой отец горячо поддержал, тоже требуя моего обещания, рассказывал о новом доме, записывал адрес, просил не задерживаться тут надолго. Я кивал, говорил что-то, пытался шутить. А ты смотрела на меня издалека, от окна, держа в руках снятые перчатки. Пристально смотрела, и я обещал тебе тоже, глядя через плечо своего лучшего друга. Да, говорили мои глаза, я приеду — к тебе.

Не моя вина, Ленни, что после жизнь раскидала нас по всему миру. Я писал, но не получал ответа. Письма возвращались с пометкой, что адресат неизвестен. На долгие десять с лишним лет я потерял вас. А нашел тебя уже гранд-дамой. Я все же опасаюсь, Ленни, потому читай и сама восполняй те слова, которые я не напишу. Я был за тебя счастлив. И еще больше счастья приносили мне твои письма. Идочка. Я смотрел на ваш снимок, поражаясь тому, как упорно природа повторяет любимые черты. Казалось, она это ты, в те далекие, счастливые времена. Но позже письма твои стали наполняться печалью и раздражением. Твой законный, это несчастье, что случилось за год до рождения Иды. И та черная тень, которая следовала за тобой все эти четыре последних года. Наверное, я тугодум. Ты шутила о телохранителе по имени Тайна, потом жаловалась мне на него. А я, старый дурак, поверил, не сопоставив, не вспомнив твою девичью злость, направленную когда-то на меня. Ты не могла получить того, что хотела и просто злилась, осыпая упреками. Будто кричала — пойми это сам! Так было в твои пятнадцать. Так же случилось в твои тридцать, прости, что я подсчитал, ведь для всех там ты родилась позже. Хитрые евины дочери… Мужчина по имени Тайна занял так много места в твоем сердце, что теперь твои письма были полны им. Твоей злостью на него. И на его спутницу, которую ты называла старухой. Ах, Ленни, и это я тоже подсчитал. Я ненамного старше ее, но уверяю тебя — у сердца нет возрастов. Она старше Тайны, да. Но судя по тому, что ты писала о ней, и о нем, прости, им обоим нет дела до количества лет.