Елена Блонди - Цветок для двоих [СИ]

Как и твоя мать, ты не любишь проигрывать. И так же, как у нее, твои победы и поражения не связаны с деньгами и благополучием. Когда ты поняла, что не сможешь его удержать, ты решила уехать. Накануне того, что полностью изменило бы твою жизнь. Да, Идочка не является кровной наследницей законного, но еще год, всего лишь год, и она бы имела полные права, а вместе с ней и ты тоже. Должен ли я упрекнуть тебя за отчаянный шаг, продиктованный исключительно отвергнутой любовью? Решение, за которое, возможно, упрекнет тебя твоя дочь? Нет, я не могу. Я эгоист. Мне почти шестьдесят, и я думаю лишь о том, что ты скоро приедешь, такая прекрасная, такая молодая. Ко мне! А Идочка… Да что мы знаем о том, какой женщиной она станет! Если в ней твоя кровь, и кровь этого Тайны, который четыре года был твоей тенью, но как только получил позволение, оставил вас, чтобы вернуться к своей настоящей любви… Ваш ребенок поймет, что ни ты, ни он — не могли поступить иначе. Потому что главное для вас — веления сердца. Прости, получается, что я хвалю того, кто отверг тебя. Но я пытаюсь холодно размышлять. О самом пламенном — холодно. Это немного смешно, а еще печально. Но если додумать мысль до конца, это — великолепно, Еления. История ваша — песнь любви. И ты должна принять поражение как награду, ведь ты причастна к этой песни. И увезешь из той, непригодной для тебя жизни, полной торжественных ритуалов и светскости, той, где ты лишь кукла, сопровождающая законного, кукла в ожидании милостей, а за спиной все и всегда будут шептаться о том, что ты ненастоящая, и девочка, рожденная для законного по его же повелению — тоже ненастоящая… так вот, ты увезешь ее и себя из застывшего мирка, маленького и чуждого — в большую жизнь, где обязательно найдешь новую любовь. Прости, я помню, как ты была влюблена в меня, и ты сама, смеясь, вспоминала об этом в своих письмах. Точно так же ты посмеешься через год или два, вспоминая этого Тайну, а сердце твое возьмет другой счастливчик, может быть, навсегда. Я знаю, что это буду не я. Как ни странно, я допускаю, что любовь пери и Тайны не имеет возрастов, но, когда дело касается нас — тебя и меня, четко вижу, я — твое прошлое. И пока вы с Идочкой будете нуждаться во мне, в моей любви, тепле, заботе, я клянусь — вы получите все. И мое благословение на дальнейшую яркую и прекрасную жизнь.

Итак, вместо обещанного тебе холодного рассудительного письма, вышел сумбур, полный патетических восклицаний. Такая уж ты, моя Ленни, и такой уж я, старый романтик, отец розовых кустов в старом сонном парке. И знаешь, мы должны быть. В мире, где так много места отдано деньгам, расчетам, выгоде. Должны быть горячие неразумные сердца. Поэтому я жду, считая дни. Как обещал, я сам приеду, чтобы сопроводить тебя в поездке в Европу. Ты поняла, да?

Как же я счастлив, что снова увижу тебя.

— Тайна…

Слово, сказанное Шанелькой, повисло в тихом воздухе. Нет, не просто слово. Имя. А еще, упорно-ревнивое в упоминании о нем — «этот Тайна».

Шанелька убрала руку с листков, повернулась к подруге, сказала медленно, будто по ходу примеряла, расставляя догадки по местам:

— Ребенок, твой и «этого Тайны». Твоего Тайны. Не принца, да? И вот, смотри!

Она вытащила нужную папку, раскрыла, вынимая стопку неровных листков. Положила на стол тот самый рисунок, где каракулями ребенка — мама и дочь, а чуть поодаль — силуэт мужчины в тагельмусте, закрывающем лицо до самых глаз. Резкие штрихи карандаша, зачеркивающее слово «папа».

— И несчастье, которое случилось с принцем, — напомнила Крис, — в аккурат за год до рождения Ираиды. Нелькин, давай свои карточки, нам еще сто раз нужно перечитать и выписать все по порядку. И даты, даты! Где-то тут он пишет…

Палец прошелся над бисерными строчками, замер, указывая.

— Для всех тут ты родилась позже. И про хитрых евиных дочерей. Она врала о возрасте, так? Ладно, это может быть не сильно важно, но мы все запишем. Рассортируем. И привяжем даты к историческим событиям. Когда у них тут случился переворот? После которого беспорядки, дворцовый пожар и пуф — нет независимого государства Пуруджистан? В каком году?

— Кажется, в тридцать пятом. Нет, в шестом? Надо спросить у Джахи.

Крис покачала головой, кладя перед собой чистую карточку.

— А детка Еления унаследовала от отца чутье на опасности. Вроде бы, фыр, и улетела, обиженная. А на самом деле, спасла себя и дочку, так? Чего улыбаешься?

— Так, — Шанелька кивнула, — ты заразилась от Джахи его словечком. Так?

— Так, — Крис рассмеялась, снова откидываясь на стуле, — что ж я никак не проникнусь. Мы ведь сделали это, Нелькин! Нашли!

— И даже не в самый последний момент. Мы — супер. Вот тебе чистый блокнот, пиши для Джахи вопросы, тут еще кучу всего надо выяснить. Этот закон про пять лет и некровное наследование. И прочее.

— Чего это я?

— У тебя почерк. А у меня — азбука для детишек. Пиши, будем читать медленно и все по ходу выписывать. А потом еще прочитаем Джахи вслух.

— С выражением, — подсказала Крис, послушно берясь за ручку.

— А то. И пусть он по ходу тоже объясняет, а ты будешь писать.

— Тебя нужно в рабовладельцы. Так?

— Так!

Шанелька застыла, думая. Снова повернулась к подруге.

— По приказу законного. Я правильно подумала, Криси? Принц приказал истинному пуруджи сделать ребенка своей жене?

— Похоже на то. Офигеть, нравы, да?

— Ну, — Шанелька быстро оглянулась на безмолвные двери, — ежели бы мне подарили нашего Джахи, настрого приказав ему маячить рядом с мной днем и, гм, ночами. Я бы не стала отказываться.

— Вот-вот. И через пару лет вляпалась бы по полной, как детка Еления. А Джахи сделал бы ноги, от тебя к своей возлюбленной Хеит. Постой, это ко мне, что ли?

— Прекрасно! — вдохновилась Шанелька, — а я буду брать его напрокат! С твоего милостивого позволения.

— А я буду скандалить насчет усушки и утруски при возврате!

— Станешь измерять и взвешивать? И упрекать меня — лучшую и душев-ней-шу-ю подругу, что я твоего пуруджика чересчур утрусила?

— Молчи. А то я уже представляю, как ты его там — утрушиваешь.

— Утрясаю.

— И мне нужно срочно обложиться льдом. Слишком горячие картинки.

Еле договорив, Крис заскрежетала стулом, повертываясь к двери, в которой внезапно заскрежетал ключ. Шанелька расширила глаза, и сжала губы, чтоб не рассмеяться, гадая, слышал ли через дверь уважаемый кхер хеб про его усушку с утруской.

— Чизиз…

Слово повисло в ночном воздухе, нет, не просто слово, имя.

— Перевод из старого, — Джахи принял в ладони высокий стакан, качнувший в себе янтарную жидкость, выпрямился на тахте, где сидел, поджав ноги и опираясь на подушки, — Чизиз это — тайна. Чизиз Халима Джахи, последний истинный рода Халима Джахи, пуруджи великой Хеит.