Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

Под томную шелестящую музыку, заглушаемую смехом и возгласами, она сложила путевку в папку, подхватила тетрадь с недописанными листочками. Села за стол, включила настольную лампу. Беря шариковую ручку, сказала уверенным шепотом:

— Нет. Я так не хочу. Я хочу другую жизнь, без всяких дурных страхов.

И стала писать, быстро, щекой прижимаясь к плечу, чтоб откинуть висящие пушистые пряди.

«Привет, драгоценный братишка! Я соскучилась, Валик, по тебе, между прочим. Наверное, это глупости, зато честно. Через неделю с хвостиком я приеду. Смотри, не вздумай никуда исчезнуть, все равно найду и устрою тебе штрафной „Отель Калифорния“, а он, чтоб ты знал, играет аж шесть с половиной минут. Когда я приеду, мы сядем и придумаем план. Надо на ту гору, откуда летают. Так? Еще на Хамелеон. Еще в те бухты, где все камни черные. Меня потом, наверное, выгонят из дома, и из школы, может быть, тоже, но мне, как говорит Оля Рыбка — наплювать. Потому что я хочу, чтоб у нас с тобой был самый настоящий праздник. Если, конечно, ты тоже хочешь. Но знаешь, я уверена на сто процентов — хочешь. Потому и еду. А пока я пишу, ты, змей горыныч, уж плиз, появись, позвони, черт с ушами! У тебя есть неделя. А не позвонишь, устрою тебе еще один отель калифорнию.

Чао, красивый бамбино! Жди свою сестре.

(ее зовут Ленка Малая)»

Иногда Ленка была совершенно уверена, что у нее шизофрения. Не та, о которой орали друг другу пацаны в школе «эй, шизанутый!» или обзывали кого шизиком, не зная, откуда слово пришло, а нормальная такая, с раздвоением личности. Правда, позже Ленка выяснила в справочнике, что и тут неточность, раздвоение личности к шизофрении не имеет никакого отношения, но уже привыкла. А настоящее название было сложным, и она его тут же забыла.

Так вот о раздвоении. Ленка никак не могла разобраться в себе. С одной стороны, чужих людей она страшно боялась. И заговорить с кем-то, спросить, как пройти, или еще что, всегда жуткая проблема. С другой, если барышни гуляли по главной улице — «утюжили Ленту», то именно Ленка вытаскивала их на самую середину пешеходки, полагая, если уж вышли, то чего по кустам под стеночкой красться. И на дискотеке, во второй вечер именно она поменяла место танцулек, бросив Наташкину компанию и утащив подружек к самой эстраде, где ярко сверкали огни и на их фоне силуэты девочек видели все.

Как такое умещается в одной сравнительно небольшой Ленке? — думала она. И снова приходила к выводу, наверное, в ней две личности. Это даже помогало, в некоторые моменты Ленка мысленно вкладывала два пальца в рот и неслышно, но очень громко свистела, вызывая ту — смелую. Которая была, как потрепанный морями и битвами старый пират, жилистый и страшно хитрый. Умный. Без костыля, конечно. Скорее такой капитан Блад, но без благородной напыщенности.

И сейчас, качаясь и подпрыгивая на горбатом сиденье гремящего автобуса, она порадовалась тому, что их двое, и что воображаемой Ленке не нужны вещи, а то сумка битком, торчит под ногами, упираясь в колени. Свистни, и она уже тут. Хотелось бы, чтоб именно так. Ловкая, смелая Ленка-пират с пристальным взглядом и стальными мышцами.

Может быть, это еще и потому, думала Ленка, что у нее не было брата, а только сестра и сильно старше. Ленка еще гуляла под стол, так сказать, а Светища уже красила губы утащенной из ящичка трюмо помадой. И, несмотря на свое веселое и безмятежное нахальство, Светка была именно девочкой. Не братом, а старшей, всегда далекой сестрой. Папа тоже был вечно далеко. А мама сильно постаралась, чтоб Ленка подольше ощущала себя маленькой и дохленькой. Так и говорила, не обращая внимания, как дочь насупливается и краснеет под жалостными взглядами материных подруг и соседок:

— Да что ж ты у нас такая дохленькая растешь… И горло слабое. И уши болят. А зубы, Таня, если б ты знала, сколько мучений, с ее зубами.

Таня скорбно кивала, глядя на больную ушами и горлом дочку подруги.

С самого детства Ленка твердо знала, какие девочки самые лучшие. Те, что прыгают дальше всех, быстро бегают, у которых звонкие сильные голоса и которые могут побить мальчишку учебником. Таких уважали. В них влюблялись. Как в Олесю Приймакову, сплошную по физкультуре отличницу.

Тогда и появилась вторая Ленка-пират, о которой, конечно, никто не знал. А теперь вообще секрет-секрет, потому что едет в автобусе совершенно взрослая барышня, в вельветовых черных джинсиках, полосатом свитере и синей нейлоновой куртке, с копнищей русых пушистых волос, и губы накрашены. И вдруг придумала себе непонятно кого — мысленную игрушку.

Но с ней Ленке было не так страшно ехать. И к тому же для Ленки-пирата у нее было задание, с которым она сама, боялась — не справится.

Город Феодосия за прошедший месяц совершенно не изменился. Так же торчала на автовокзале белая сахарная церковка, похожая на тортик, украшенный синей и золотой глазурью. Так же пылились по сторонам дороги низкие каменные дома, слепленные боками в длинную ленту, иногда расступаясь на перекрестках или распахиваясь входами в парки, откуда маячили ветки платанов и старых софор. Только уже не было на тротуарах листьев и на ветках висели колючие шарики и кисти из длинных сморщенных стручков, почернелых на зимних дождях и соленых ветрах.

И так же долго и неторопливо городской автобус вез ее к больнице, куда в ноябре забрали Валика Панча.

Выгрузив себя и сумку на остановке, Ленка повесила тяжелый баул на плечо, охнула, подхватила снизу руками, прижимая к животу. И поворачиваясь лицом к боковому входу в подвальный этаж, над которым висела белая вывеска с черными буквами «травмпункт», мысленно оглушительно свистнула.

Повела плечами, устраивая сумку, и решительно двинулась вперед, репетируя слова.

«Если его нет, на работе, я прямо спрошу, извините… нет, сперва поздороваюсь, и спрошу…»

Каблуки процокали по каменным ступенькам, голубая ужасная плитка обступила Ленку со всех сторон, такая блестящая под белыми лампами, что ее хотелось вытереть носовым платком или заставить высморкаться.

— Фу, — прошептала Ленка внезапным мыслям и решительно пошла по плитке, мимо плиток и под плитками туда, где светил желтым прямоугольником вход, и в нем мелькали белые халаты.

На стульях у двери сидели травмированные — трое, в неуклюжих позах. Дядечка с вытянутой ногой, женщина с тряпкой, прижатой к глазу. И еще одна у самой двери баюкала загипсованную руку.

— Эй, — возмутился кто-то в решительную Ленкину спину.

— Я по работе, — ответила она и шагнула внутрь, где над высокой лежанкой склонился человек в белом халате и шапочке ведерком.

— Здравствуйте, — звонко сказала Ленка, — простите, а Геннадий Иванович когда будет?