Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Человек с маленьким фонарем шел привычной тропой, вернее, ее не было — тропы, просто, ходя одним и тем же маршрутом, он уже знал, где лежит заросший травой камень, а где нужно ступить вбок, чтоб не провалиться в расщелину, выжаренную августовским зноем. Фонарик лежал в кармане потертых штанов. Человек держал карман незастегнутым, но иногда за все свое ночное путешествие, ни разу и не доставал его. Ему хватало рассеянного света звезд, бледного света луны, запахов тайной подземной воды и трав, что росли в каждом месте свои. Сначала он поднимался в степь, которая от скал, ограничивающих обрыв, плавно уходила вверх, к плоскости, вспученной древними курганами и изрытой смягченными временем бомбовыми воронками. Там, сворачивая направо, шел через темное поле сильно пахнущей полыни, в котором торчали высокие стебли коровяка и конского щавеля. Море шумело по правую руку, далекое, но видимое ярко и сильно, будто внизу настелили широчайший лист чуть смятой фольги. И когда фольгу в середине склона перекрывала геометрическая плоская тень, человек останавливался. Чутко поводя носом, держа глазами направление (так чтоб поникший куст маслинки перекрывал яркий дальний свет на краю поселка), делал еще несколько шагов, нагибался, хватаясь руками за тугие стебли степной порыжевшей осоки. И спускался в тайный овражек, совсем крошечный, узкий, но глубиной до плеч. Там, рядом с круглым камнем, похожим на макушку черепа, торчащую из сырой глины, в неровной нише лежала лопата, с лезвием, увязанным полиэтиленом. Опершись спиной на глинистую стеночку, человек разворачивал лопату (она была небольшая, и остро сверкала наточенным краем), протискивался по овражку вперед и находил в стене вырытое ответвление — канаву шириной в метр и глубиной сперва тоже ему по плечи, но так как рыть нужно было вниз, к морю, то глубина постепенно уменьшалась. И сейчас, когда локти не стукались о глинистые стенки овражка, ширина канавы тоже поуменьшилась. Вытаскивая из сырой глины обутые в крепко шнурованные ботинки ноги, человек нагнулся и вонзил лопату в глину, выворачивая пласт дерна с сухой травой. Аккуратно отбросил в сторону. Работал спокойно и не торопясь. Через час-полтора обычно садился на край канавы, нашаривая в кармане, вынимал шоколадный батончик, съедал, неторопливо жуя и оглядывая черную полосу выкопанного. Скомкав, прятал бумажку в карман. И снова приступал к работе. Иногда, стоя наверху, доставал фонарик и прикрывая рукой маленький свет, обшаривал им сделанную работу. Принюхивался к запаху свежей воды. Луна, почти полная, плыла над головой, поднимаясь, делалась маленькой и совсем белой. Поработав часа три, человек вылезал из канавы, расправляя уставшие плечи.

Этой ночью небо было совсем чистым и звезды висели низко, касаясь ресниц мохнатыми острыми лучиками. В кармане шуршала скомканная фольга от батончика. Человек вынул фонарик, посветил. Узкая черная протока вела вниз и уже почти соединилась с глубокой извилистой трещиной — такие раскалывали степную глину в особенно знойное лето.

И оставались угрожающими шрамами надолго. Осенние дожди не сумеют залечить трещину, для этого она слишком глубока. И некоторые из них, напитавшись небесной водой, раздадутся вширь, начнут размывать собственные края, превращаясь в степной овраг, по которому, полоща в мутной воде свисающие корни маслинок и дрока, глина поползет к песку, вываливаясь на него жирными желтоватыми языками. А еще через год, а может и раньше, изливаясь из оврага, глинистая вода достигнет воды морской, и всякий раз во время дождей в прозрачной зелени будет расплываться рыжее пятно. Аккуратно двигаясь по-над свежевырытой канавой, человек в нескольких местах забросал ее ветками, срезанными с кустов дерезы, чтоб линия стала пунктирной и скрытой от не ищущего глаза. Лопатой разбил и разбросал вынутую при рытье землю. Знал — к полудню солнце высушит глину, она станет почти незаметной, сравнявшись цветом с пересохшей травой. Да и некому тут разглядывать, дорога проходит стороной, и даже пастушьих тропинок нет. Спустился в овражек, укутав лопату, сунул ее в нишу. И вылез, осматриваясь. До рассвета еще часа три, со стороны поселка уже не слышна музыка, только изредка доносятся крики ночных купальщиков.

Внизу на далеком песке тоже сегодня тишина. Уходя от запаха пресной воды, шел обратно, и море лежало уже по левую руку, внизу. Тревожный запах полыни сменял тающий, но сильный запах чабреца. Человек шел, не оглядываясь, привычно обходя трещины и ямки. И не видел, как далеко позади, из-за кружевного куста шиповника выступила черная фигура с треугольной головой в темном капюшоне. Неподвижно стояла, пока маленький движущийся силуэт не затерялся на фоне темнеющих трав и тусклого сверкания ночного моря.

Потом повернулась и медленно прошла над оврагом, тщательно осматривая забросанную ветками длинную канаву.

На дальнем краю Низового, в откатившейся от грозди ягоде электрического света вяло кипела обычная ночная жизнь в доме Беляша.

В нескольких номерах пили гости — полезные и — свои. На берегу, рядом с небольшим пирсом, под фонарем в жестяном колпаке сидели и лежали хмельные люди, нашаривая рукой бутылки, пили и громко разговаривали, ухмыляясь женским визгам в воде. Иногда кто-то вставал, и, стаскивая на ходу штаны или шорты, убредал к воде, ловя мокрое голое тело, валил на песок, хохоча и отмахиваясь от возмущенно-кокетливых воплей. За перевернутой лодкой кто-то натужно блевал, хыкая и матерясь. В подвале, где царила огромная постель, с набросанными на нее смятыми простынями, Ласочка ругалась с Беляшом. Она была трезва и очень зла. Сидела по своей привычке поперек кресла, закинув на пухлый подлокотник длинные ноги, такие же белые, как зимой. И вертя в руках пустой хрустальный бокал, бросала в сторону своего мужчины злые слова. Но Беляш не обращал внимания. Повалившись на постель, сонно хлопал глазами в исчерченный трещинами потолок, гладил рукой живот, натекающий на цветастые шорты. Закрывал глаза и всхрапывал, засыпая.

— С-скотина, — сказала Ласочка и, размахнувшись, швырнула бокал в стенку. Яркий электрический свет равнодушно проследил стремительный разлет осколков. Один вернулся, запутавшись в белых прядях на виске, и Ласочка с испуганной злостью запоздало прикрыла глаза рукой. Беляш захрапел и икнул, поворачиваясь набок. Соскочив с кресла, Ласочка заходила по комнате, обходя неровно расставленные кресла и телевизор, в котором мелькали беззвучные видеоклипы. Какая тоска! Остановилась между раскинутых ног Беляша, обутых в домашние пластиковые тапки и, кусая губу, подняла ногу, примериваясь. Вот дать бы с размаху, чтоб забулькал и подскочил! Но ведь проснется и — убьет. Обошла спящего и села рядом, задумавшись. Что она тут делает? В этой жопе мира, откуда на машине два часа до ближайшего городишка, и даже до несчастного Симфа еще полтора пилить. Время идет и ей уже двадцать семь. И это все, чего добилась? Баба заштатного бандюка, который даже в несчастной курортной селухе не сумел наладить своего дела! Она брезгливо оглядела одутловатое лицо в россыпи веснушек, толстые мокрые губы и тяжелые веки со светлыми короткими ресницами.