Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Макс, ты будешь, как сейчас, понимаешь? И я буду. И мы вместе… Он, сидя на кухонном табурете, расставив мощные ноги, прервал ее, расхохотавшись.

— Вместе? Ты с дуба упала, что ли? На тебе жениться? Встал и, обнимая ее за плечи, сказал, подталкивая в коридор:

— Езжай, проспись, от тебя коньяком несет и куревом. Денег дать на тачку? И не услышав ответа, предложил:

— А то оставайся, попилимся вместе. Вместе. Только это «вместе» он ей и мог предложить. Она уехала. И правда, ведь пьяная была. Через несколько дней вызвонила его, встретились в «Джамайке». Попробовала снова все объяснить. Он же понимает! Должен понять, он один знал, какая она. Жило на свете прекрасное чудовище и искало себе пару. Нашло. Он ее пара. Два прекрасных чудовища. А он выслушал, и — отказался. Просто покачал головой и с каким-то дурацким сожалением ответил:

— Извини, Ласонька. У меня другие планы на свою судьбу. И тут она вспомнила, что видела, и что ей говорили. Что болтал языком бухой Беляш. Ляпнула наобум:

— Она так же будет тебе все позволять? Думаешь, да? Эта черномазая! Оказалось, угадала. Он положил на стол руки и медленно сжал кулаки. Пристально глядя темными глазами под черными бровями вразлет, отчеканил:

— Она и знать ничего не будет. Для нее, с нашей свадьбы я буду чистый и верный. Все типа в прошлом. А если откроешь поганый свой рот, я тебе в него затолкаю тонну твоих сраных мандаринов. Поняла, шалава?

Ласочка скатилась с кресла и села в него, выпрямив спину. Кусая губы, подняла с пола початую бутылку шампанского и, взвешивая в руке, посмотрела на спящего Беляша. После того разговора Токай ее отдал. Отдал этому уроду, быдлу, отряхнул руки. Чистенький. Выбирайся, Ласонька, как умеешь. А я теперь — Максим Токай, любящий муж попользованной ссыкухи, которая мне ботинки лизать будет. За то, что вытащил из подвала. Два раза вытащил! Видно, любит.

— Вот, черт… Плохо, когда голова трезвая. Слишком уж все правильно складывает.

Любит. Он ее любит. Бутылка тяжелая. Если сейчас уработать по голове Беляша, он скопытится, не просыпаясь. И убежать. На какое-то время станет легче. Потому что секс уже не помогает. Но ведь поймают. А ей еще надо разобраться с некоторыми нежными влюбленными… Ласочка выдрала из темного горлышка полиэтиленовую пробку. Налила в поднятый с пола стакан, выпила одним махом, моргая заслезившимися глазами. Прижала ко рту ладонь и налила снова. Бросила пустую бутылку. Выпила второй стакан. Икнула и, неся его в руке, побрела к постели. Валясь рядом с Беляшом, тыкнула в бок стаканом:

— Вот тебе… налью, хочешь? Но тот спал и она, заплакав, заснула рядом.

Ника сидела на крылечке, раскинув ноги и опустив вялые руки.

Напротив, через слепящее белое солнечное пространство в короткой тени у веранд переминался с ноги на ногу полноватый мужчина в панамке и шортах. Стеснительно оглянувшись на Нику, медленно побрел вверх по железным гулким ступеням и, вытирая пот со лба, постучал к двери крайнего номера.

— Надежда Васильевна? Наденька, вы спите? Из-за двери что-то невнятно пробормотали. Мужчина потоптался еще и воздел руку с потрепанной книжкой.

— Я к вам с вопросом, Наденька. Нет-нет, не выходите, а давайте я лучше к вам… Замер, напряженно прислушиваясь. И прижимая к груди книгу, встрепенулся — двери открылись, вздувая белую занавеску. Благодарно клекоча, мужчина нырнул внутрь, занавеска втянулась за ним. И наступила тишина. Зашлепали позади Ники босые шаги. Пашка плюхнулся рядом, отер ладонью мокрое лицо. Заморгал сонными, налитыми кровью глазами. Кожа вокруг глаз до самых бровей была красной от маски, будто Пашка надел какие-то страхолюдные очки.

— Ну и палит. Что тут у нас?

— У нас тихий час, — ответила Ника, и медленно поднимая руки, закрутила волосы в рыхлый узел, — а Сергей Романыч все же пробился в номер с кондишеном.

— К Надежде, что ли?

— К ней. Какие же вы мужчины все-таки расчетливые. Она его неделю обхаживала, а как стукнуло, — Ника задрала голову и прищурилась на прибитый к столбу термометр, — ого, сорок три в тени! Стукнуло сорок три, и сразу она ему стала любимица. Теперь до ночи будет полоскать ей мозги своими книжками.

— Чего это расчетливые, — обиделся Пашка, валясь спиной на ступени, — он вполне себе расплотится. Собственным телом.

— Ах, бедный. А вдруг увильнет? Там у них бодрящая температура в двадцать пять. Может, он бегает по номеру, прикрываясь томиком Пушкина? И декламирует.

— Далеко не убежит. Надежда его загонит к холодильнику и там. Ну, это. Он приподнялся на локтях, прислушиваясь.

— О, батя едет. Не один. Еще тачка. Ника вздохнула. За лето накопилась усталость, а народ все еще подъезжает, хотя такого столпотворения как в июле уже нет. Оно бы и ладно, если бы не жуткая жара. Как всегда, деревенские таращат глаза, качают головами и божатся — сто лет не было такой жары. Сто не сто, но такой Ника не помнит.

— Богатая машина? — спросила просто так. Пашка встал и пошлепал в коридор, закричал из кухни, хлопая дверцей холодильника:

— Не видел. Не успел. Та скоро будут. Вышел и снова сел, прижимая к голой груди кувшин с ледяной водой.

— А-а-а, кайф…

— Простынешь, дай сюда, — Ника отобрала кувшин и прижала к себе, зажмуриваясь от удовольствия, — и не ори, Женьку разбудишь. Пусть еще поспит, они после обеда поедут. За воротами зарычал, приближаясь, сдвоенный звук мотора. Пашка встал, потягиваясь. Ника подала ему кувшин, и он гулко напился, вытер щеки ладонью. Отправился открывать ворота. Вода была вкусная, и в ней плавали тонкие ледышки. Ника глотала, ловя их языком и раскусывая. От холода немел язык и щекотало горло.

А дальше все было пылающим, будто сидела на сковородке. В духовке, поправила себя Ника. Машина Фотия въехала во двор и встала. Он вылез, помахал Нике рукой.

— Встречай гостей, Вероника! Поставив кувшин, Ника поднялась. Вторая машина во дворе въезжать не стала. И Ника пошла, шлепая старыми вьетнамками по раскаленным плиткам дорожки.

— Кусинька! — внезапная Василина засуетилась у низкого белого мерседеса, отряхивая помятый подол светлого платьица, — иди, иди скорее сюда, мпы-пы-пы, о, как я соскучилась же! Митя, скорее доставай подарки, ну как где? Я же тебе давала. Не давала? А в багажнике? Кусинька, я тебе везла набор, такой замечательный, там дезик, лак для ногтей, еще масло для ресниц…

— Васька! А чего вы как засватанные, давайте внутрь. Какие ногти, о чем ты? Дезик ладно, а лак оставь себе, и масло тоже.

— Я и оставила, — Васька отпустила Никины плечи, оглядывая темно-золотой загар и пепельно-каштановые волосы, — да ты и так хороша, обойдешься. Но я честно хотела!

— Спасибо, — засмеялась Ника, — да заходите, чего топчетесь. Митя, загоняй своего красавца.