Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Черти что творится щас, в городе. Я ж по ночам карпалю, чтоб в дом какую копейку привезти. Двое детей, а? Жрем тока вот с моей ночной зарплатки, я на складе работаю, там уже полгода не плотют. А вчера садится, фифа такая. Ну, я не тебя, ты ж уже взрослая дама. А та — ссыкушка, лет, наверное, семнадцать. «Взрослая дама» — похоронно гудело в голове Ласочки. Она кивала, сочувственно улыбаясь и укладывая сумочку на коленках.

— Пищит, мне на Шестева, значит аж на саму окраину. Я и повез. А там пустырь между домов, так она мне — остановитесь. Ну, встал, может, пописять решила в кустики. А она — юбку сымает. Пищит, денег нету, дядя. Тьфу. У меня дома жена, детей двое, я еду и щитаю, вот два кило картошки наездил, и на бензин, а вот Анечке шоколадку… И тут значит, заместо картошки она мне раздевается! Ласочка сочувственно ахнула, качая головой. Ободренный водила продолжил:

— Я говорю, а ну натягувай взад свои бебехи! Иди с машины, чтоб глаза мои не видали! Так она мне, знаешь что? Та вы довезите, а то ж меня тут снасилуют, на пустыре. Тока вот юбку снимала и боится, что снасилуют. А вон, смотри, стоит. Фары мазнули по стройному силуэту с модно разлохмаченной головой.

— Это она?

— Не. Такая же. Кататься любит. Наши, что помоложе, они ее иногда возят. Черт зна шо. За то, что на переди посидит полночи, музычку послушает, пока Васька или Санек мотаются с пассажирами, она потом штаны сымает. Моей Аньке на три года меньше всего, если по виду-то.

После расплаты за поездку в кошельке осталась всего одна бумажка.

Ласочка покачала сумочку на локте, подняла лицо к плоскости многоэтажки, перфорированной скудными огоньками. За спиной удалялся шум автомобиля. Ну что ж, надо попробовать еще раз. Слишком уж серьезное решение. Она ведь не стерва, не вселенское какое зло. Надо дать ему шанс, последний. Лифт не работал, и она пошла пешком, не торопясь, держа в памяти светлый квадратик знакомого окна. Или он там. Или квартира уже не его. Но кто-то ей откроет, если в окне горит свет.

Открыл сам Токай, в привычном ей виде — голый, с блестящими от воды плечами, и белым полотенцем на бедрах. Округлил глаза и, отступая, обрадованно воскликнул:

— Ка-ки-е люди! Ну, заходи, давай. А хороша! Она вошла и, кивнув в сторону спальни, мол, понимаю, сразу двинулась в кухню. Такую же маленькую, как кухня Кошмарика, но уютную и битком набитую гудящей и блестящей техникой и утварью. Села в уголок у темного окна, повесила сумочку на спинку стула. Подцепила начатую пачку сигарет и, вынув одну, прикурила, с наслаждением выпуская дым. Токай сел на табурет, расставив босые ноги, поморщившись, демонстративно помахал ладонью.

— Ладно, тебе можно. Ты старый друг. Чего явилась? Ласочка пожала плечами. Показала сигареткой на бутылку вина и Токай налил ей полстакана.

— Чин-чин, Макс, — серебристый голосок не дрогнул, глаза смотрели весело и ласково. Токай вытянул под стол ноги, бросил в рот жирно бликующую маслину. Допив вино, Ласочка поставила стакан, маслину не взяла, помня — от нее в зубах останутся черные крошки. Прожевав полоску сыра, ответила на вопрос:

— Я соскучилась. Очень. Я тебя люблю, Макс Токай. Жить без тебя не могу. И не буду.

— Олеська, да что ты плетешь? Решила, можешь меня доставать теперь до пенсии, что ли? Он с досадой скривился. Пожал широкими плечами.

— Чего настроение портишь? Пришла, я обрадовался. Думаю, сядем, вспомним минувшие дни, а, боец? Захочешь, ляжем.

— Третьей к вам?

— Почему третьей? Нет.

— Хочешь сказать — ты один сейчас? — уточнила она, а сердце радостно прыгнуло.

— Не один, — глаза смотрели с непонятной усмешкой, — с тобой вот. Сидим.

Ласочка затушила окурок. Поднялась, следя за спиной и осанкой, и держа голову, пошла узким коридорчиком в спальню.

В спальне горел неяркий свет, и трудился, быстро вздыхая лопастями, вентилятор на толстой ноге, гонял по комнате запахи горячих тел и недавней любви. Ступив из темноты коридора на территорию света, Ласочка замерла в ногах большой низкой тахты, застеленной знакомыми ей простынями в звездах и полумесяцах. Среди смятых звезд лежали двое. Мужчина отвернулся к стене, кажется, спал, уткнув лицо в угол подушки, а большая рука хозяйски лежала на круглой смуглой ягодице. Девушка, тонкая, с сильным выгибом стройной спины, с желобком позвоночника, по которому легла глубокая тень, лежала ничком, щекой в подушку, повернув лицо, забросанное кольцами черных волос, к вздохам теплого ветерка. Это же… Ласочка качнулась на каблуках, а позади дышал в ее затылок молчащий Токай, наблюдая. Мысли пульсировали в такт мерному и быстрому движению лопастей. Жена, его молодая жена, тонкая смуглая девчонка. И тут же — картинка, как сжал кулаки, сузил глаза, отрубая «если хоть слово ей скажешь…». Но вот она лежит, отданная дружку по постельным играм.

Такая же. Как Ласочка. Та-ка-я же… Мысленно она уже скидывала легкие босоножки, плавно ступая, шла, подхватывая тонкий подол и выныривая из платья. Садилась на смятую постель, так же плавно, укладывалась на спину, и улыбалась Токаю, думая с восторгом, тут мы и поглядим, кто воцарится, кто завертит все по себе, кто… Девушка повернулась, опираясь на локти, приподнялась, качнулись большие груди с темными сосками. Она была смугла до черноты, будто смазали ее темным маслом, и оно высохло, оставляя на щеках и верхней губе жаркий пушок.

— Тока-ай, — сказала капризным голосом маленькой королевы. И, увидев Ласочку, выжидательно:

— О…

— Ну, что же ты, — вкрадчивый голос Токая ударил в ухо, и Ласочка, повернувшись, толкнула его в грудь, продралась мимо и застучала каблуками по коридору. Задергала ручку входной двери.

— С-стоять! — он обхватил ее за талию, приподнял и понес обратно в кухню, сжимая крепче, когда она начинала брыкаться. Свалил на табурет и встал рядом, закручивая на животе почти упавшее полотенце.

— Нет, ты сиди. Не хрен мне тут истерики закатывать. Три раза шагнув, с треском хлопнул дверью, коротко прозвенело матовое стекло. Вернулся, и с размаху усевшись на стул, дернул к себе бутылку, плеснул темного вина в стакан и почти швырнул его по столу к Ласочке.

— Пей. Пей, сказал! И успокойся. Она глотнула, с трудом загоняя терпкую жидкость в горло.

Продышалась и выпила все, стукнула стаканом о стол. Токай с интересом и раздражением разглядывал бледное лицо, посеревшие губы со стертой помадой.

— Любую другую спустил бы с лестницы, катилась бы до двора. Ласа, но мы же с тобой — друзья.

— Старые, — хрипло ответила она, усмехнувшись.

— Ты мне своим климаксом в морду не тычь. Не поверю, что так тебя разобрало по пустякам. Ну, понял, придумала себе любовь. Хорошо. Но в спальне, ты хотела лечь, я видел. Почему передумала? Ласочке стало тоскливо. Все его вопросы вызывали желание задать встречные. А какое тебе дело, Макс Токай? Зачем спрашиваешь?