Елена Блонди - Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Над большой степью в перемешанных ветром облаках стояла луна, сцеживая вниз зябкий морозный свет, и он ложился на тихие воды бухт серебряной пеленой поверх свинца, подергивал тяжелую поверхность частой меленькой зыбью. Ветер все еще гулял там, наверху, тащил облачные клочья, а внизу все стихало, даже шум прибоя был еле слышен, и не шевелились зимние голые ветки в прореженных рощицах среди старых скал. В маленьком, жарко натопленном доме две молодых женщины спали, не слыша, как далеко в степи ревут моторы, и прыгающие пятна фар дергают из темноты то разбитый старый проселок, то побелевшие склоны холма. Слышал кот Степан — он ушел из прихожей в гостиную еще до того, как Ника плотно закрыла дверь — не выпустить тепло. И сейчас выбрался из-под книжного шкафа, откуда наблюдал за тем, как хозяйка укладывает гостью. Мягко подошел, дергая усами, понюхал свешенную к полу узкую руку с черными в сумраке ногтями. И уйдя, вспрыгнул на подоконник, сел там за прозрачным кружевным тюлем, подняв морду, стал смотреть через пустой двор. Поверх бетонного забора черное небо показывало горы призрачно светящихся облаков. Иногда Степан отводил настороженное ухо, направляя его в тихую комнату. И когда спящая снова начинала дышать мерно, перестав проборматывать сонные слова, опять отворачивал ухо в сторону стекол. В спальне на домотканой скатерке тикал будильник, такой старый, что внутри при каждом звуке что-то еле слышно позвякивало, грозя отвалиться. Сквозь сон Ника слышала мерное дребезжанье и, не просыпаясь, ждала, когда зазвонит, по своей привычке снова и снова проживая скорое обязательное будущее. И потому испугалась, когда без всякого звонка одеяло зашевелилось.

Что-то горячее, живое толкнулось в ее бок и согнутую руку.

— Никиша? Спишь?

— Ты? Что ты? — Ника села, в темноте выставляя перед собой голые руки, отпихивая. Ласочка засмеялась и, отведя ее скрюченные пальцы, быстро улеглась, прижимаясь, поворочалась, натягивая край одеяла и подтыкая его с наружной стороны.

— Я там боюсь. Ну, ты чего? Ложись, давай!

— Ласочка!

— Да не трогаю я тебя! Полежу просто. Ее рука обхватила Нику, придавливая. И та легла навзничь, будто невзначай выставляя локоть в сторону обнаженной маленькой груди, чтоб Ласочка не прижималась к ней всем телом. Ну, не драться же с ней, в самом деле! Та сладко вздохнула, одновременно тихо посмеиваясь — ее забавляла Никина настороженная невинность.

— Чего ты, как тот ежик. Ну, полежим вместе, тепло, хорошо. Не могу я одна спать.

— Ты, наверное, все еще… ну, ты же выпила. И тут вина добавила.

— Ага, — легко согласилась гостья, — меня под градусом на секс пробивает, как других на жратву. Я когда трезвая, вообще не кончаю.

И не хочу даже. А после пары рюмок внутри аж срывает все. Говорила спокойно, без раскаяния и хвастовства, уложив ногу на Никины чуть согнутые колени и перебросив руку через ее живот. Слова падали Нике на шею, под рассыпанными волосами, щекотали, скатываясь к подушке.

— Но ты не боись. Ты мне просто так нравишься, сильно нравишься, не хочешь, что ж ругаться с тобой. Обниматься тоже классно. Я может, если бы так валяться, и не пилилась бы, но оно ж одно без другого не бывает.

— То есть, приходится, что ли? — Ника усмехнулась, с некоторой растерянностью.

— Ну да. А я не переживаю. Смотри, я худая, сиськи мелкие, мужики не все таких любят. А когда заводишься и орешь, стонешь, они все мои. Это ж не притворишься, раскусят. Меня ценят, что все по-настоящему. Она откатилась от Ники и отбросила одеяло, села, забирая руками прямые волосы.

— Фу. Жарко стало. Вот кайф какой — там зима, а мы тут голые, голые! А летом вы голые загораете, да? Я к вам буду приезжать.

Возьмете? Ника представила, как в их тайной бухте Ласочка спускается по тропе, одновременно раздеваясь, и проходит мимо них, лежащих, идет в воду, закручивая волосы в узел. Голая. А Фотий смотрит снизу на ее маленькую задницу и длинные худые ноги.

— Чего окаменела? Шучу. Не трону я твоего мужика. Владей. У меня своих десяток. Встала на коленки, как кошка, прогибая спину. Замурлыкала какую-то песенку, блестя глазами, в которых уже совершенно не было сна.

— А музыка есть? Давай включим, а? Винца еще треснем. Ну, Ни-ика!

— Слушай, мне надо поспать. Утром до фига дел. Хочешь, наушники дам, слушай. Ника повернула к окну будильник, посмотрела на стрелки. До пяти утра оставалось около часа. Ласочка была совершенно очаровательна в своей безбашенности, но как вовремя она пообещалась навещать их летом! Картинка, увиденная Никой, вернула ее в реальность, ее, Никину реальность, выдернув из той, которую принесла с собой внезапная ночная гостья. Спать ей тоже расхотелось. Сев повыше в постели, следила, как Ласочка, вылезя из-под одеяла, бродит по комнате, трогая вещи и разглядывая еле видные безделушки на подоконнике.

— О, какая ракушка. И цветы, живые, что ли? Пахнут.

— Это морская горчица, цветет сейчас, под скалами.

— Нихренасе! Еще ж март только начался.

— Она всю зиму цветет. Там еще ежевика дикая, тоже в январе бывают цветы на ней. Ласочка покачала головой, подходя к окну.

— Ты просто какой-то Пришвин. Не скучно тут, на отшибе?

— Нормально.

— Токай сказал, у вас тут форины бывают. Удивлялся. Дыра говорит в дыре. Дырища. Самое херовое, говорит, место выбрали, на всем побережье. А форины едут.

— Кто?

— Ну, иностранцы.

— А. Ну, это мужа друзья просто.

— Угу, — задумчиво согласилась Ласочка и, вернувшись на постель, села, согнула ноги, суя ступни под подушку, обхватила коленки руками, — просто друзья, баксятники. Хорошо иметь друзей, валютой набитых. Ника удивленно посмотрела на белое узкое лицо и темные глаза.

Засмеялась.

— Да ты что. Они обычные ребята, не богачи. Вместе работали, сейчас вот Фотий их пригласил, отдохнуть.

— Кто-о? Это мужа, что ли, зовут так? И на сдержанный кивок рассмеялась:

— Фо-отий. Ну и имечко мамка дала, не пожалела сыночка. А ты его любишь, да?

— Люблю, — замявшись, ответила Ника. Ей совсем не хотелось откровенничать о муже. Ласочка вдруг зевнула, потянулась длинным белеющим в полутьме телом. И кинулась к Нике, взрывая одеяло и закапываясь ей под самый бок.

— Фу, все. Спать хочу. Сняла бы свою дурацкую футболку. Кто в трусах спит?

— Я сплю. Отстань. Ника отпихивала гостью, а та, взвизгивая и рыча, наваливалась, тиская ее под одеялом и тяжело дыша, искала уворачивающиеся губы.

— Ну, давай, давай немножко совсем полюбимся, Никиша, никто ж не узнает, я тебя научу.

— Перестань! — у Ники тяжело закружилась голова и во рту пересохло. Ласочка была теплая, с горячими быстрыми руками, ловкая, как зверек, и вдруг все показалось таким простым, дозволенным. Пустая огромная зимняя степь, спящее под серебром луны море, далекий поселок, тоже в зимней ленивой спячке. Они двое, и у них всего пара часов, а потом вернется Фотий с тревожными заботами о Марьяне. С рассказами о Пашке, которые, наверняка, расстроят Нику. Три имени, проплыв в голове, хотели ускользнуть, но Ника, обнимая одной рукой Ласочку, другой мысленно ухватилась за уплывающие имена.