Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

— Не пугайтесь, мадам! Я всего лишь облако в штанах.

Она не поверила своим ушам. Так ответить мог только он! Именно так представился он ей, когда впервые появился в ее жизни. Но даже осознание этого факта не могло служить ей доказательством, потому что и голос этот мог быть нереальным. Возможно, она слышала его подобно святой Иоанне. Бывают же, в конце концов, и слуховые галлюцинации!

Она просто должна была убедиться в реальности происходящего. С этой целью она вышла из-за стойки, подошла к нему и стала ощупывать его шею, лицо, руки.

— Кто вы? — снова спросила она его. — Разве мы с вами знакомы?

— Меня зовут Камински, — будто в бреду услышала она в ответ, — насколько я знаю, вы приходитесь мне супругой, и я люблю вас!

Даже это, отчетливо услышанное, еще не стало для нее доказательством, но хоть на миг вернуло к реальности. В худшем случае, это всего лишь лихорадочный бред или подобное этому парапсихологическое явление, что по нынешним временам было делом вполне обычным. В конце концов, посетители аптеки в этом смысле были ей вполне под стать, и она, не сдерживаясь более, повисла на шее стоящего перед ней привидения. Она всхлипывала, смеялась, беспорядочно произнося лишенные всякого смысла слова.

— Любимый мой мираж, фальсификация моя! Я знаю, что все это только сон, но как же он прекрасен! Как же ты прилетел сюда? На каком облаке? Каким вихрем тебя сюда занесло?

— Очень просто, — отвечал Хенрик, нежно гладя ее по волосам, — меня доставил сюда беспроволочный телеграф господина Маркони. Я перенесся подобно телеграмме…

Мальва ничуть не удивилась бессмыслице, которую нес ее фантом.

— А как же тридцать миллионов поляков? — со слезами в голосе спросила она.

Хенрик предпочел уклониться от обсуждения этого вопроса. Он прижал Мальву к груди, крепко поцеловал ее в губы и прошептал:

— Я принес тебе тридцать миллионов поцелуев. По одному от каждого поляка.

— А как же революция?

— Я не могу дышать без тебя, Мальва. Ты так прекрасна!

Они обнялись, будто, кроме них, в целом мире не было ни души. Перстненосец решил, что пора наконец вмешаться в эту идиллию:

— Здесь не ярмарка, госпожа Камински, и мы с вами находимся в Швейцарии!

Мальва была слишком счастлива, чтобы обратить хоть малейшее внимание на замечание шефа.

— Теперь ты останешься с нами или нет? — спросила она Хенрика.

— Как долго еще? — шепнул Хенрик ей в самое ухо, мельком взглянув на ее живот.

Мальва испугалась разоблачения. До сих пор она скрывала свою беременность. Она рассчитывала, сколько это будет возможным, удерживать за собой свое место, чтобы зарабатывать на жизнь. Поэтому она ответила молча, показав мужу четыре пальца. Хенрик расцеловал ее в глаза и спросил как бы между прочим:

— У вас действует запрет на поцелуи?

— Что разрешается и что запрещается здесь делать — решают братья Обермюллер, — ответил аптекарь, почувствовав себя уязвленным. — Кто вы, собственно, такой?

— Доктор Камински, — ответил Хенрик, кладя на стойку визитную карточку, — я супруг вашей служащей и потому обладаю законным правом целовать эту даму, когда и сколько мне хочется.

11 ноября 1918 года для всего человечества было отмечено окончанием Первой мировой войны, а для дяди Хеннера — всех иллюзий его жизни. На всем произошедшим в тот день лежит жестокая печать эдакой злой шутки.

Брат моего деда потерпел в тот день такой фантастический крах, что это едва укладывается в сознание!

В то утро по своему обыкновению Хеннер проводил своего сына Натана к вокзалу, где тому предстояло за милостыню исполнять на скрипке «Аве Мария» Шуберта. Когда же продавцы утренних газет известили об окончании войны, Хеннер велел сыну сменить репертуар и исполнять «Оду к радости» Бетховена.

Натану в то время было уже за тридцать, и он давно перестал быть вундеркиндом. Вместе с тем, и его игра обрела законченную зрелость и тем неизменно покоряла сердца слушателей.

Идея с «Одой к радости» оказалась превосходным коммерческим ходом и принесла небывалый результат. Поскольку же то ноябрьское утро было необыкновенно холодным, на голове Хеннера восседала громадная фетровая шляпа покойного брата. В нее-то и собирал он подаяния, которые градом сыпались из рук восторженной публики. Сбор превысил все мыслимые ожидания. Около полудня наши герои имели более тысячи крон — гораздо больше всего собранного ими за последние годы, и это было целое состояние в истинном смысле слова. На такие деньги можно было купить дом или, будь на то охота, совершить кругосветное путешествие.

Но бедный дядя не хотел ни того ни другого. Он был не от мира сего. В политике он не смыслил ровным счетом ничего. Он лишь смутно представлял себе, что между окончанием войны, громадной толпой слушателей «Оды к радости» Бетховена и неожиданно обрушившимся на них градом монет есть какая-то связь, но никак не мог взять в толк — какая. Тогда он впервые в жизни своей купил газету, чтобы узнать, как будет теперь выглядеть географическая карта планеты. Поскольку же Хеннер видел лишь сообщения о победоносном окончании войны, он, оставаясь в плену собственных иллюзий, конечно же, понял, что войну выиграла Австрия, разгромившая всех своих врагов на всех фронтах, и, следовательно, австрийский император вновь овладел всеми своими территориями. Сын же его Натан имел обо всем этом еще меньшее представление, чем его несчастный отец. Он печально смотрел на беснующуюся публику и никак не мог взять в толк, что, собственно, осчастливило всех этих людей и почему так дружно ликуют.

Как бы то ни было, оба лунатика решили отправиться домой, в свой Флоридсдорф. Они спешно сложили заработанные деньги в футляр Натановой скрипки, вскочили в городской трамвай и заняли два места у окна. Оба наслаждались сознанием неожиданно свалившегося на них богатства, но тут несчастный дядя бросил беглый взгляд в «Кроненцейтунг» — самую толстую австрийскую газету, за которую он только что щедро выложил целых пять крон.

Каково же было его потрясение, когда на самой первой ее странице он прочел, что двуглавый орел — символ Австро-Венгерской монархии окончательно повержен, что кайзер отрекся от престола и что мир не будет больше тем, что являл собой прежде! Война проиграна, монархия низвергнута, вся Европа — сплошной сумасшедший дом, а повсюду на улицах ликует и неистовствует народ!

Почувствовав недоброе, дядя принялся листать газету дальше и убедился в том, что в его руках — настоящее средоточие роковых вестей. Он собирался было выбросить газету прочь, когда взгляд его на мгновенье остановился на рубрике «Техника». Он рассчитывал, по меньшей мере, хоть здесь найти сколько-нибудь радостное сообщение, но вместо этого брови его взлетели кверху, зрачки выкатились, весь он побледнел и из его горла вырвался жуткий вопль, рев, животный крик отчаяния. Он вдруг в беспамятстве свалился на пол.