Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

— Твое время истекло, — перебил Хенрик брата и дальше стал проповедовать сам: — Никто имя себе самому не выбирает. Этого никогда не было и не будет. Каждый носит имя, данное ему родителями. Тебя зовут Бэр, потому что твоему сумасшедшему отцу взбрело в голову так тебя назвать. Меня зовут Херш, потому что так захотелось моему сумасшедшему отцу. Мой сын будет носить имя Владимир Ильич. И данность эту никому изменить не дано…

Пока хозяин званого обеда хорохорился подобным образом, открылась дверь и в комнату вошел человек: меховая шапка на голове, зимнее пальто переброшено через руку и на сапогах калоши. Он прямиком подошел к люльке с ребенком, чтобы с замиранием сердца рассмотреть маленького червячка, который был причиной столь эмоциональной словесной дуэли. Старик долго рассматривал малыша, затем подошел к Мальве, наклонился к ней и спросил, шепча ей прямо в ухо:

— Кому принадлежит этот человек?

— А вы кто такой? — шепнула Мальва в ответ нарушителю спокойствия.

— Кому принадлежит этот человек, спрашиваю я, — настойчиво повторил старик.

— Мне, — ответила Мальва, — а что?

— Я прихожусь ему дедушкой и желаю знать его имя.

В комнате повисла гробовая тишина. Все взгляды были обращены на незваного гостя. Чувствовалось, что вот-вот разразится ураган, скандал, потому что внезапно появившийся человечек был ни кем иным, как жестоким отцом-отказником, бессердечным грубияном, который отдал в руки палача одиннадцать родных сыновей, испугавшись краха своего гешефта. Янкель Камински имел дерзость влезть в львиное логово, в котором его никто не ждал, и вмешаться в ситуацию.

Его старший сын Бэр и любимчик Хершеле вцепились друг другу в шевелюры, к тому же из-за самой злободневной темы века — из-за русской революции. Если для кого-то и стало новостью, что братья будут ссориться по этой причине, так это был он, Янкель.

Мансарда на Тритлиггасе уподобилась пороховой бочке. Враждебное возбуждение носилось по комнате: самовластный старик против бескомпромиссных сыновей, нью-йоркские рационалисты против ослепленного верой цюрихца, миролюбивые женщины против своенравных мужчин. Довольно было одной искры, чтобы весь семейный праздник взлетел на воздух, но тут свершилось чудо: один из приглашенных взял в руки гитару, которую по счастливой случайности прихватил с собой. Он взял звучный аккорд и запел старинную еврейскую народную песню:

Все дружно стали подпевать ему:

Янкель, разумеется, перед развеселившимися гостями вообразил себя раввином и тут же подхватил второй куплет:

При этом он подхватил Мальву, сидевшую на стуле, и стал кружить ее вокруг себя, повторяя:

Веселье и хорошее настроение мигом вернулись в комнату, и все тридцать гостей хором подхватили припев:

Все пустились в пляс, и даже беззубая бабушка из Вены, которая впервые за многие годы тоже развеселилась.

Гости пели, хлопали в ладоши, собравшись в кружок, пока наконец песня не закончилась и снова не установилась тишина. И Янкель снова в полной тишине повторил свой вопрос, который более всего беспокоил его:

— Так как его имя, хочу я все-таки знать?

— А я все-таки хочу знать, кто вы такой! — ответила Мальва, уставившись на старика. — Вы вошли в мой дом, не сняли шапку с головы. Вы танцевали со мной, будто вы мой жених, но так и не представились.

— Я твой свекор, ты, соловушка! Но явился я для того, чтобы узнать имя моего внука.

Вместо нее ответил Хенрик тоном, по которому еще нельзя было понять, наступило ли наконец перемирие или противостояние все еще продолжается:

— Твоего внука будут звать Владимир Ильич Камински.

— Я разговариваю с дамой, а не с тобой.

— Моего сына будут звать так, как хочет его отец, — ответила Мальва, адресуя мужу примирительную улыбку.

— А что хочет его мать? Или ей в этом доме нечего сказать?

— Я хочу, чтобы он рос здоровым, — ответила Мальва, понимая намек, — и чтобы людям было приятно иметь с ним дело.

— С таким именем? — сердито спросил Янкель. — Да при его появлении люди будут запирать двери!

Хенрик понял, что, если он не хочет потерять свое лицо, он должен брать ситуацию под контроль.

— Как будут звать нашего сына, — сказал он сурово, беря Янкеля за углы воротника, — решаем мы, а не какие-то капиталисты из Варшавы.

— Наследник моих миллионов, мой внук не будет носить имя Владимир Ильич. Тебе никогда этого не понять, но твоя жена, слава богу, симпатичнее тебя.

С этими словами он достал из кармана чековую книжку, раскрыл ее и что-то начеркал внутри.

— В качестве начального капитала, на расходы по воспитанию моего внука тридцати тысяч злотых, полагаю, будет достаточно, — сказал он, передавая Мальве подписанный чек.

Мальва побледнела. Таких денег она не видела в жизни. Она растерянно посмотрела на Хенрика, потом опять на Янкеля:

— Но я не понимаю…

— Это для твоего сына и моего внука Андрея Камински.

Мальва взяла чек и передала мужу, а тот взял его театральным жестом и демонстративно разорвал на клочки.

— Не знаю никакого Андрея Камински, — буркнул он, — и купить себя никому и никогда не позволю. Возьми себе паршивые тридцать тысяч, а нас оставь в покое!

Янкель досадливо пожал плечами и снова достал чековую книжку.

— Я понял, — сказал он, — тридцати тысяч маловато. Извольте.

И он снова стал чиркать в своей чековой книжке.

— Пятидесяти тысяч, надеюсь, хватит за имя моего внука Андрея? Но это мое последнее слово!

Хенрик хотел было выставить старого упрямца за дверь, но тут Мальва взяла его за руку, погладила по плечу и шепнула в самое его ухо:

— Хенрик, любимый, ты хочешь взять на душу грех против родного отца? Ради нескольких грязных швейцарских франков? Ради имени, которое всего лишь имя? Все ведь заключено в сердце человека, а не в названии.

Хенрик смотрел на нее так, будто пробуждался от тяжелого сна длиною в четырнадцать лет. Братья улыбались ему, словно подбадривая — против природы, дескать, не попрешь. То же самое — и сестры.

Он подошел к старику, обнял сумасшедшего Патриарха, расцеловал его в обе щеки и сказал со слезами в голосе: