Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

— Эту гадость, которую вы пьете? — спросила Галинка, но все-таки выпила полстакана.

Она пела популярные во время оккупации песни, в том числе и «Сердце в рюкзаке». Потом вдруг запела «Оку». Келлерт почувствовал страшную усталость и закрыл глаза. До слуха его донесся голос Иоанны:

— Я покажу тебе, Стефан, свои рисунки! Портреты. Я рисую в основном лица.

В их комнате стояла кровать, колченогий стол и стулья с развешанной на них одеждой. Иоанна раздевалась, напевая вполголоса.

— Знаешь, — сказал Келлерт, — я никак не могу привыкнуть к тому, что мы вместе.

— Ну так привыкай! — бросила она равнодушно. — Слушай, — поторопилась она переменить разговор, — Венжик обещает устроить меня на работу в журнал. Стефан тоже будет там работать. Говорят, тебя назначат главным редактором. Тебя или Курылюка.

— Я откажусь, — сказал Келлерт.

— Твое интервью в «Речи Посполитой» всем понравилось…

— Я высказал то, что думаю.

— Ты вроде бы с нами, — «с нами» она произнесла с ударением, — но как будто не совсем, не до конца. Почему ты относишься ко всему скептически? Без энтузиазма?

— Ты молодая, тебе не понять этого, — сказал Келлерт.

— Ну и ты будь молодым! Послушай, надо обязательно напечатать воспоминания Тадеуша.

— Я еще должен подумать.

— О чем тут думать? Ведь сейчас это очень актуально.

— Кто тебе это внушил?

— Сама знаю, — ответила она, немного помолчав. — Если бы Тадеуш был жив, он непременно напечатал бы.

Келлерт промолчал. Он лег в постель, а когда Иоанна привычно устроилась рядом, привлек ее к себе.

— Оставь меня! — прошептала она. — Я очень устала.

Она погасила свет. Келлерт лежал молча, с открытыми глазами.

— Напечатаешь воспоминания Тадеуша? — спросила Иоанна, лежа к нему спиной.

Келлерт и на этот раз промолчал.

Секретарша Борейши встала, когда Келлерт вошел в приемную.

— Главный редактор с утра разыскивает вас, пан Ежи.

Стояла страшная жара. Борейша в одной рубашке, без мундира сидел за столом, рядом стоял Венжик. По кабинету расхаживал верзила-капитан.

— А, вот и вы! — обрадовался Борейша и крикнул зычным голосом: — Галинка, кофе!

Зазвонил телефон. Борейша поднял трубку и с минуту слушал молча.

— Не офицер, говорите? — рявкнул он. — Это я приказал ему нашить звездочки. Да, я! Он ответственный за бумагу. За бумагу! Понимаете, что это значит? Ну, так произведите его в офицеры. Состряпайте приказ и не морочьте мне голову! — Он повесил трубку. — Бюрократы, — сказал он. — Олухи! Заладили, что я, мол, не имел право производить его в подпоручики.

— Ты превышаешь свои полномочия, — заметил капитан.

— Превышаю полномочия?! — вспылил Борейша. — Если бы я этого не делал, черта с два был бы у нас журнал, и типография, и писатели… Пан Ежи, — продолжал он, когда секретарша принесла кофе, — Иоанна (он сказал «Иоанна», а не «ваша жена», и это неприятно задело Келлерта) по вашему поручению принесла превосходный материал. Воспоминания Тадеуша Брызека.

Келлерт молчал.

— Жаль, парня нет в живых, — вставил капитан. — Из него вышел бы толк. А воспоминания, их разоблачительный характер сейчас очень кстати.

— Несомненно, — поддержал Борейша. — Драматизм последних недель войны. Когда-нибудь я напишу о парнях из Армии Крайовой, об их трагической судьбе. А сейчас, пан Ежи, у нас к вам просьба: напишите вступление к воспоминаниям Брызека. По словам Иоанны, он в некотором роде был вашим подопечным.

— Это будет настоящей сенсацией, — сказал Венжик. — Вступление мы поместим на первой странице, а воспоминания — на развороте. И в двух ближайших номерах объявим: вступление Ежи Келлерта.

— Я не буду писать, — помолчав, объявил Келлерт.

Борейша насупился.

— Почему? Вы ведь сами дали согласие.

— Печатайте без моего вступления.

— Может, ограничимся просто ссылкой на то, что материал передал редакции Ежи Келлерт? — сдержанно заметил Венжик.

— Хорошо, — согласился Келлерт.

В приемной он увидел Иоанну. Она с беспокойством взглянула на него. Келлерт взял ее под руку, и они вместе вышли в коридор.

— Ты не должна была этого делать без моего разрешения. Я еще окончательно не решил, надо было подождать.

— Сколько можно ждать! — вскричала она и отпрянула от него. — Сколько можно? Ты все компромисса ищешь! Предпочитаешь одиночество! Гордое одиночество! Надо иметь смелость решиться на что-то! И воодушевиться! Терпеть не могу бесхребетность!

С этими словами она убежала.

Келлерт остался один. Когда он спускался по лестнице, его обогнал Венжик с листами гранок. Шедшая навстречу молодая поэтесса улыбнулась ему. На улице он остановился и смотрел на снующих мимо людей. Они были ему чужие.

Он сиротливо стоял в своей комнате у окна. Смеркалось. На улице было безлюдно. Он долго стоял так, будто чего-то ждал. И наконец увидел Иоанну: она шла под руку с поручиком Милевским. У подъезда Милевский поцеловал ее. Келлерт смотрел, как он ее целует, потом отошел от окна и сел на кровать. Когда Иоанна вошла в комнату, он ничего ей не сказал.

— Прости меня… — начала она.

— Мне нечего тебе прощать, — пробормотал он. — Я сам во всем виноват. С самого начала.

Он смотрел на них, собравшихся в столовой у Жмурковского. А они ждали, что он скажет. На столе стояли бокалы с недопитым вином.

— Вы начали говорить и не договорили, — сказал Пшестальский. — Что-то, пан Ежи, вы долго раздумываете.

— Мне, собственно, нечего вам сказать, — произнес Келлерт. — Я считаю, что поступил правильно. Воспоминания Тадеуша следовало напечатать. Бездействовать нет смысла.

— И это все? — спросил Пшестальский. — Все, что Ежи Келлерт имеет нам сказать? Я считаю, — продолжал он уже другим, изменившимся тоном, — вам нет оправдания. И смягчающих обстоятельств тоже нет. Вы просто-напросто перебежчик.

— Я того же мнения, — заявил Олат. — Писатель Келлерт изменил своим убеждениям, изменил самому себе. Особенно возмутительно его отношение к Иоанне, к памяти покойного Тадеуша. Человече, ты провел столько лет вместе с нами! Как ты мог это сделать?

— Мне вообще не хотелось ничего говорить, — тихим голосом промолвил Брызек. — Но я полагаю, уж если писать о Тадеуше, то о его деятельности в тайной организации, о героизме моего сына. А так что же останется в памяти о нем? Болота, куда завел их какой-то майор, из малодушия или отчаяния покончивший с собой. И вместо борьбы — бегство. Разве это соответствует действительности? Разве такова правда о них? Вас спрашивает сельский учитель, пан Келлерт! Велики их заслуги перед Польшей, перед ее историей. А вы что сделали?

— Да, пан Ежи, вы забыли о чести, — сказал Жмурковский. — А мужчине не пристало забывать об этом. Пан Пшестальский должен вызвать вас на дуэль. Итак, на саблях или на пистолетах? Вы вообще-то умеете обращаться с оружием?