Вильгельм Мах - Польские повести

«Товарищ редактор, — сказал он вместо всего этого, изобразив деликатную улыбку, которая могла означать глубокое уважение к Главному, но и осторожный намек на то, что ему не нравится предложение Главного. — Я не специалист по очеркам такого рода. Вы, вероятно, видели мою последнюю книжку и знаете, какая проблематика меня интересует. А самое главное, — вы уж извините меня за откровенность, — я не слишком разбираюсь во всех этих тонкостях партийной работы. Думается, коллега Квятковский из партийно-экономического отдела сделает это гораздо лучше. Он знает все эти дела наизусть и, наверное, уже не раз встречался с Горчиным». — «Вы меня не поняли, Валицкий, — прервал его Главный, — речь идет не о том, чтобы вы съездили и отписались, кое-как состряпав «материальчик на тему». Там есть дело, в котором надо разобраться. Персональное дело первого секретаря уездного комитета партии, понимаете? И это не только его дело. Это также дело нашей редакции. Мне надоело выслушивать на заседаниях бюро, что мы, орган воеводского комитета, не поднимаем существенных, актуальных проблем. А здесь перед нами, несомненно, именно такая проблема. Поэтому писать о ней должен человек, который действительно умеет держать в руке перо. Более того — умеет мыслить! И то, что вы лично не знаете Горчина, служит лишь еще одним поводом послать в Злочев именно вас: вам будет легче судить обо всем объективно. Так что не морочьте себе голову в поисках доказательств, будто это не ваша специальность… и перестаньте думать об этой поездке за границу. У вас еще не раз будет такая оказия, и тогда я первый помогу вам получить визу».

«А ты не так глуп, — подумал Валицкий, уже несколько развеселившись, хотя хитрость Главного была слишком явной, — жмешь на честолюбие. И, как положено старой лисе, обещаешь награду. Думаешь, я всего этого не знаю? Плевал я на тебя и на твои интриги. Я не позволю сделать из себя паяца, которого ты будешь дергать за ниточки, сидя здесь, в удобном кресле».

С первой же секунды, как он переступил порог редакторского кабинета, его не оставляла мысль, что Главный хочет использовать его в каких-то лишь ему известных целях. Редактор приветствовал его с несвойственными ему церемониями, например, угощал кофе и сигаретами, но все это лишь насторожило Валицкого. Несколько лет беготни по разным редакциям научили его тому, что обычно за милыми словами начальства кроется какой-нибудь коварный маневр.

— А что он за человек, этот Горчин? — все же спросил он.

— Вообще-то я его знаю давно, но не близко, особенно последние два года, с тех пор как он переехал в Злочев. Прежде, когда он работал в отделе пропаганды нашего воеводского комитета, мы кое-как сотрудничали…

— Что это значит «кое-как»? — бесцеремонно прервал его Валицкий.

— Ну, просто я как-то неудачно выразился… Знаете, как это бывает, когда формулируешь на ходу. Общаться с ним не легко. На всех нас, представителей прессы, радио, телевидения, да, пожалуй, и на сотрудников своего отдела он производил впечатление человека заносчивого. Вообще-то, конечно, — Главный махнул рукой. — У кого из нас нет недостатков, черт возьми! Но все же я думаю, что если тут, где он был всего лишь винтиком в огромном механизме, это не имело такого большого значения, то в Злочеве, где он первый секретарь, у него могла попросту закружиться голова. С таким характером это ведь не мудрено, не правда ли?

— Похоже на правду. Вы, товарищ редактор, правильно, логично это сформулировали, — не моргнув глазом, отчеканил Валицкий. Он уже давно научился издеваться, глядя начальству прямо в глаза.

Главный принял комплимент за чистую монету и проглотил его с улыбкой удовлетворения, даже не пытаясь ее скрыть. Но он не был бы самим собой, если бы тут же не добавил:

— Я хотел бы ошибаться. Вообще-то я думаю, что поступившее сюда письмо — ничтожный пасквиль. Однако мы не можем пройти мимо такого сигнала и сделать вид, что все это не имеет к нам никакого отношения, прикрывая тем самым кого-то только потому, что у него в кармане такой же партийный билет, как у нас. Совесть партийного человека…

— Ладно, — довольно грубо прервал его Валицкий. — Я беру это дело. Но предупреждаю: за результат не ручаюсь.

— А кто бы мог поручиться? — рассмеялся Главный. И его крупное, кирпичного цвета лицо стало от удовольствия еще более красным. Он не без труда вытащил из-за письменного стола свое грузное тело. — Я думаю, все будет, как надо. Мы ведь поняли друг друга, правда, товарищ Стефан? — добавил он многозначительно, словно хотел еще раз обратить внимание своего подопечного на мысль, которую не считал нужным произнести вслух.

— По крайней мере, мне так показалось. — Валицкий тоже встал и пожал протянутую ему руку, невольно поморщившись от неожиданно сильного рукопожатия Главного, который только с виду походил на бесформенную гору мяса.

Возвращаясь от Главного, Валицкий испытывал почти физическое отвращение к себе. Он был взбешен и упрекал себя в том, что слишком легко согласился на эту поездку, потому что в такой ситуации сам факт приезда журналиста заранее определял его место среди противников — в данном случае совершенно неизвестного ему человека. С первых же дней работы в этой редакции он проникся к главному редактору неприязнью. Валицкого раздражали его постоянные придирки к мелочам, стремление потопить одних, кому что-то не удалось, и явное покровительство другим — как раз тем, кого он, Валицкий, как назло, считал образцом журналистской «серятины».

«Что это я? — попытался он успокоить себя наконец. — Ведь, по сути дела, все в порядке. Я приехал сюда делать то, что велят, а не соваться не в свое дело. Да, да — выполнять то, что велят, и плевать на все остальное, как и поступает большинство разумных людей. Хватит, навоевался… Вот сейчас мне велят выпустить кишки какому-то типу, и я их выпущу, нечего мне с ним нянчиться. Мог же толстяк послать кого-нибудь другого, а почему-то выбрал меня. Проверить они меня хотят, и я, черт возьми, должен сдать этот экзамен, не то снова придется бегать в поисках хлебушка».

В тот же вечер, возвращаясь в редакцию, чтобы передать дежурному редактору материал для завтрашнего номера, он решил разузнать поподробнее о деле, которое ему предстояло теперь разбирать. С чего начинать в самом Злочеве, было понятно: у него в руках было письмо, где на четырех страницах председатель горсовета описывала детально почти все два года секретарствования Михала Горчина. Кроме того, было еще несколько анонимных доносов — и свежих и старых, которые сохранились в редакционном архиве.

Он был уверен, что встретит в клубе журналистов Кароля Сикору, на место которого поступил в редакцию и который несколько месяцев назад первым разъяснил ему неписаные законы и обычаи, господствовавшие среди журналистов города Н. Теперь Кароль работал на радио, и они встречались редко, тем более что Валицкий не любил клуба журналистов. Ему казались скучными споры на извечные темы, взаимное перемывание костей, мелкие интриги, бахвальство и вообще весь этот замкнутый, напыщенный, вызывающий жалость своим интеллектуальным убожеством мирок.