Вильгельм Мах - Польские повести

— Я послал телеграмму. Меня зовут Валицкий. Стефан Валицкий из «Газеты роботничей», — представился он даме, сидевшей за столом администратора.

— Вам повезло, приди ваша телеграмма попозже, я должна была бы отправить вас на частную квартиру.

— Любопытно. У вас, что же, нет свободных номеров?

— Нет. И нечему удивляться. Мало ли тут разных командировочных болтается. А кроме того, у нас съезд сельских кооперативов уезда. Наш уезд занял первое место во всей Польше. Так что можете себе представить, что будет вечером делаться в ресторане, — добавила она уже без всякой связи с его вопросом, просто так, из болтливости.

— Вот уж действительно повезло, так повезло! — вздохнул Валицкий.

— Да уж не притворяйтесь, пан редактор. Наверное, из-за них и приехали, будете писать о них?

— Может быть, — улыбнулся Валицкий и уже на ходу добавил: — Но начну я с гостиницы. Если мне здесь что-нибудь не понравится, то… — Заметив в глазах собеседницы немой вопрос, он остановился и спросил, опережая ее: — А пан Юзаля в каком номере живет?

— В тринадцатом, — без запинки ответила она, даже не взглянув на лежавшую перед ней книгу регистрации.

— Вот кому повезло! — рассмеялся Валицкий и начал подниматься по лестнице.

«Наверное, товарищ Юзаля все-таки не такой уж суеверный, — думал он, карабкаясь по крутым деревянным ступенькам. — Интересно, а какой он вообще?»

«Бог свидетель, — думал Юзаля, — нет у меня охоты заниматься этим делом. Я уверен, что Михал Горчин — порядочный парень, преданный партии человек, полный добрых намерений. Горячая голова — это факт. Но ведь именно такие партии и нужны, а не всякие расчетливые деляги. Правда, таким, как Михал, в жизни бывает труднее, но и с ними нелегко».

Юзаля некоторое время рассматривал почти пустое в это время кафе: водил взглядом по стене, отделанной какой-то голубой, поблескивающей пластмассой, наблюдал за уличным движением. У венецианского окна, затянутого выцветшей занавеской, склонившись друг к другу, сидели две девушки и о чем-то шептались. С минуту он еще разглядывал мужчину, сосредоточенно изучавшего внутренности разобранного автомата-проигрывателя, после чего снова уставился в лежавшую перед ним газету. Однако он не читал.

Когда позавчера в его комнату вошел завсекретариатом первого секретаря, он сразу почувствовал: что-то затевается, и он, председатель воеводского комитета партийного контроля, несомненно, будет в этом «чем-то» участвовать.

— Ну, что там опять, Владек? — спросил он.

— Первый хочет с вами поговорить, товарищ председатель.

— А о чем, не знаешь? Ну, не будь таким скромным, не делай вид, будто ты не знаешь, что делается у нас в воеводском комитете. — Он улыбнулся, взглянув на физиономию паренька. — Ты же мог мне позвонить. Не стоит носиться со мной, как курица с яйцом.

— Какая-то баба у него сидит, три дня приема ждала. Не завидую Старику: подумать только, приехала в воеводство добиваться квартиры! И хочет разговаривать только с первым секретарем!

— А куда ей ехать? К господу богу? Если эти недотепы в уезде не могут сделать все как надо, приходится сюда тащиться. Ты-то сам живешь с родителями в трехкомнатной квартире, вот и не знаешь, каково это, когда нет крыши над головой, но если бы тебе…

— Да бросьте вы, товарищ Юзаля, — с возмущением прервал его парень. — Чуть что, вы меня политграмоте учить начинаете!

— Потому что ты еще молодой и глупый, хотя и кончил институт, — улыбнулся Юзаля. — Ну ладно, товарищ Владек, не сердись!

Он встал из-за стола и дружески потрепал его по плечу.

— Ладно, пойдем пофлиртуем с твоей симпатией в секретариате. Как ее там, Зося, кажется?

— Какая еще симпатия, — презрительно надул губы парень. — У меня голова другими делами забита.

— Ладно уж, не рассказывай, — не унимался Юзаля, которого неизвестно почему вдруг охватило хорошее настроение. — Нет более важных дел, чем любовь. Это самое главное. Я бы мог тебе кое-что об этом рассказать… Да, брат, любовь. Политика — это работа. А жизнь, если хочешь прожить ее со смыслом, должна состоять из двух вещей: из работы, понимаешь, из такой честной работы, которая дает человеку подлинное удовлетворение, и из любви. Если уж не к женщине, то хотя бы к голубям, к маркам или футболу.

— Я это уже где-то читал, — буркнул начавший всерьез злиться завсекретариатом. — Что это вы на меня сегодня взъелись, товарищ председатель?

— Ну, вот сразу и взъелся! Я-то не взъелся, а вот ты меня просто сразил своим: «Я это где-то читал». Ну, да ладно. Видно, это написал неглупый человек, — примирительно рассмеялся Юзаля.

Еще минуту они шутливо пререкались в секретариате, затем дверь распахнулась, из кабинета, кланяясь и благодаря, вышла женщина в платке, и Юзаля смог войти к Первому.

Секретарь не торопясь излагал дело. Юзаля сидел, глядя в окно, где не более чем в ста метрах строился четырнадцатиэтажный дом, и спокойно курил сигарету. Когда секретарша принесла кофе, он немножко оживился.

— Что это ты меня с такими почестями принимаешь? — спросил он секретаря.

— Ну ладно, брось. — Первый явно не был склонен к шуткам. — Меня волнует это дело. Я знаю Горчина не с сегодняшнего дня, и знаю, что это честный человек. Но ведь люди меняются. Иногда к лучшему, а иногда к худшему. Я не подозрителен, но… — Он развел руками. — Все возможно.

— Ну что ж, пошлю туда кого-нибудь из своих людей. Давай-ка сюда эти письма. О, я вижу, их набралось немало.

— В них есть что-то тревожное. — Первый в нерешительности умолк, словно ему было трудно не только высказать свою мысль, но даже сформулировать ее для себя. — Помнишь, как он поехал туда два года назад? Сколько было протестов из Злочева, как его там хотели съесть? Но тогда было по-другому. Тогда он был абсолютно прав. А теперь это выглядит иначе. Я с ним еще не разговаривал по существу, мы всего лишь обменялись несколькими словами, но он был чертовски смущен. И так неумело изображал изумление, что я решил пока оставить его в покое. Не хотелось опережать события.

— Ладно, вот пошлю кого-нибудь, и проверим.

— Нет, Стах, — улыбнулся Первый. — Я не этого хочу. Я хочу, чтобы ты лично сделал это. Поехал бы туда и посидел там парочку дней. А потом сказал бы мне правду.

— Правду? — Юзаля задумался. Потом встал, подошел к окну. Его не смущало выразительное молчание секретаря, они были друзьями уже больше двадцати лет. — Хорошо сказано. Но какова она, эта злочевская правда?

— Правда существует одна, и для уезда, и для воеводства, — сказал с легкой усмешкой секретарь. Но взгляд у него был напряженный, словно он собирался приводить еще какие-то доводы. — По крайней мере, так меня учили в школе.

— И это говоришь ты, шеф? Мне?