Вильгельм Мах - Польские повести

Кароль, как он и предвидел, сидел в зале. Он был в обществе неизвестных Валицкому мужчин и каких-то двух подозрительно веселых женщин, которые то и дело громко хохотали.

Стефан сел на высокий табурет и подозвал жестом барменшу, которая с деланным удивлением разглядывала его.

— Наконец-то пан редактор решил к нам заглянуть, — сказала она с упреком. — Других отсюда и в полночь не выгонишь, а вы вон как редко заглядываете…

Он что-то буркнул ей в ответ. Тот же вопрос задал ему Кароль, вызванный по его просьбе из зала.

— Да что это, так уж важно? — ответил с раздражением Валицкий. — Дайте нам, пожалуйста, две рюмки коньяка.

— Я знаю, что с тобой можно договориться. — Кароль шлепнул его по спине. — Собственно говоря, ты мне прямо с неба свалился. Я уже было трезветь стал, а сие небезопасно! Ну, за наше холостяцкое.

— За наше, — подхватил Стефан. — Чтоб мы на разучились.

— А знаешь, я недавно наткнулся на твою книгу очерков. Делаешь карьеру, друг. Это, пожалуй, уже третья у тебя, а?

— Да брось ты! — Он неискренне улыбнулся. — Вообще-то, вторая, первая не в счет. — Протест его выглядел не слишком энергичным: мимолетная похвала приятно щекотала тщеславие.

Однако Кароль, может быть, даже вопреки своему намерению, тут же спустил его с облаков на землю:

— Понятно, но не очень оригинально. Теперь многие неохотно вспоминают то, о чем когда-то писали с энтузиазмом.

— Да что ты мелешь! — Стефан сам удивлялся своему спокойному голосу. — Я ни от одной своей буквы не отказываюсь. Просто я говорю, что первая книжка не считается, потому что была плохо написана. Она вообще не была написана, просто я собрал в кучу то, что раньше у меня выходило в разных журналах.

— Ладно, не оправдывайся, мы все дети одной матери, Народной Польши. — Кароль поднес к свету пустую рюмку. — Смотри-ка, это какое-то колдовство, она пуста.

— Верно, гномы ее опустошили, придется позвать на помощь нашу девушку. — Валицкий кивнул барменше.

Они выпили по четыре рюмки подряд, Кароль выскреб из кармана остатки мелочи и заказал еще по одной. О своей компании, с которой сидел до прихода Валицкого, он как бы забыл.

— Ну а над чем мы теперь работаем? — спросил он, когда они уже перебрали все темы, на какие принято говорить во время подобных встреч.

— Ни над чем. — Стефан пожал плечами. — Да разве может что-нибудь приличное попасть в руки человеку, если он работает в газете? Сам знаешь, как это выглядит.

— А я охотно вернулся бы к вам. — Сикора словно погрустнел. — Эта репортерская работа на радио нравится мне еще меньше. Но пока в редакции командует толстяк, об этом нечего и думать… А ты как с ним?

— Никак. Обмениваемся комплиментами.

— Он еще до тебя доберется.

— Сомневаюсь. Пока что я ему не дал повода для этого и не собираюсь давать. В Варшаве я сжег за собой все мосты. И, на новом месте стараюсь не выходить из роли спокойного, трудолюбивого журналиста, который выполняет свои обязанности с врожденной скромностью, солидно и преданно.

— Но, это до поры до времени, пока тебе не наступят на мозоль, — Сикора не поддержал шутливого тона Стефана. — Толстяк любит окружать себя таким народцем, который всюду без мыла пролезет. А ты, Стефан, парень с характером, — он взглянул на него с состраданием, — и рано или поздно, сам не зная когда и чем, все равно заденешь его самолюбие.

— Может, я таким и был, — не слишком убежденно возразил Стефан. — А о нем ты, пожалуй, судишь несправедливо. Никто, конечно, в редакции от любви к нему не изнывает, но, с другой стороны, он очень поднял газету, твердо определил ее облик и умеет защитить ее. А что он держит нас в ежовых рукавицах, чего ж тут удивляться! Иначе наша газета появлялась бы на свет божий не каждый день, а от случая к случаю… А если говорить серьезно, то я думаю, что он просто доверяет мне. Сейчас, например, он поручил мне довольно тонкую миссию. В одном из уездов готовится персональное дело на первого секретаря.

— Это на которого же?

Стефан заколебался и, чтобы оттянуть время, пододвинул Каролю пачку сигарет.

— Не знаю, должен ли я об этом говорить.

— Ну, Стефан, — с возмущением воскликнул Сикора, — ты говоришь так, будто мы вчера познакомились. А впрочем, что мне за дело до этого.

— Речь идет о Горчине из Злочева, — быстро сказал Стефан, испугавшись, что не на шутку обидел Кароля и тот не поддержит разговора, ради которого он сюда специально пришел.

— А-а, помню. Из отдела пропаганды. Тоже, знаешь ли, фрукт.

— Ах, что б тебя! — рассмеялся Валицкий. — По-моему, в городе нет человека, о котором ты сказал бы хоть одно доброе слово. Все-таки ты преувеличиваешь, старик!

— Ты не знаешь этих людей, Стефек. С Горчиным у меня были не лучшие отношения, но, — он рассмеялся, — у твоего Главного — куда хуже. Горчин… Это такой вечный комсомолец, который всюду сует нос и считает, что своей принципиальностью он спасет все человечество.

— Расскажи, это любопытно, — сказал Валицкий безразличным тоном, стараясь не обнаружить своего интереса.

— Горчин напал на одного из наших ребят, которого Главный неизвестно почему взял под защиту. А дело было достаточно паршивое. И в конце концов этого парня исключили из партии и выгнали с работы. Твой шеф успел умыть руки гораздо раньше, чем это случилось, но все же не достаточно рано, так что Горчин успел причинить ему хлопоты по этому поводу, и, когда комитет оценивал газету, они снова чуть не схватились за грудки. Пожалуй, тогда-то Горчин и эмигрировал в Злочев. Не знаю подлинных причин, но, пожалуй, можно догадаться: кто-то из них должен был уйти. А главный редактор газеты — это как-никак фигура.

— Но, может, это случайно? Не подозреваешь же ты, что…

— Ты рассуждаешь, как ребенок.

— Я не могу иначе, Кароль, — по-настоящему смутился Валицкий. Столь явное «стечение» обстоятельств, конечно, выглядело мало правдоподобным.

— Ладно, Стефан, оставь. Хорошо, что мы поговорили об этом. По крайней мере, не будешь заблуждаться насчет доверия к тебе твоего шефа. Ты здесь новый человек, и он надеется, что то дело не дошло до твоих ушей. Так что валяй разноси этого Горчина, продолжая искренне верить, что выполняешь свой долг журналиста и члена партии самым лучшим образом.

«Ну, это уж не твое дело, — хотел сказать Валицкий. — Тоже еще, Катон нашелся из Н-ского ресторана».

— Я стараюсь не судить ни о ком слишком поспешно, — ответил уклончиво Валицкий, хотя Сикора, собственно, и не требовал от него никакого ответа. — Может, это все же стечение обстоятельств, хотя и не совсем обычное? Так или иначе, хорошо, что я узнал предысторию этого дела. Завтра я туда еду. Посмотрю на месте что к чему.

Интерес к дальнейшему разговору пропал. Валицкий любил Кароля, но, в отличие от него, был настолько равнодушен к жизни всего этого журналистско-художественного мирка, что с трудом выслушивал рассказы о ней. К счастью, компания Кароля, возмущенно жестикулируя, стала призывать его обратно. Валицкий делал вид, что не замечает этого, и улыбался своим собственным мыслям.