Ульяна Меньшикова - Обо всём

Поэтому не злитесь и не ругайтесь на них. Они просто хотят «как лучше», впрочем, так же как и вы, пришедшие помолиться в чём пришлось. У каждого своя правда.

Р. S. А знаете какие самые зловредные из всех старух? Это свекрови и тёщи. Семья — это малая церковь, вообще-то. И приходит в неё новый член. И начинает этого нового члена семьи тёщенька или свекровушка пожирать. Не так посмотрел, не так сидел, не так ел и вообще не наших графских кровей. И разрушает, разрушает потихоньку… И это без привлечения попов и кадильного дыма, на бытовом уровне. А от всех в округе требует к себе уважения и почитания. Поэтому давайте-ка все мы начнём с себя. Так оно будет лучше.

Некоторые вещи удивляют меня до жути. Вот взять чабрец. Трава такая. В московских заведениях прямо культ этого чабреца. Чайничек на два стакана — 350–500 рублей, в зависимости от стоимости аренды помещения, где этот чай подают.

В нашей лавке в продаже коробки, размером с трёхлитровую банку, красивые такие, глянцевые, яркие. На самом дне этой коробищи лежит пакетик пятидесятиграммовый. С тимьяном, чабрецом этим. Всё счастье стоит триста рэ. Пятьдесят грамм сорной травы. Триста рублей, два пишем, три в уме, значит килограмм — шесть тысяч рублей.

Я когда на это всё смотрю, вспоминаю своё сельское детство. Богородской травой, а так у нас на Алтае называют чабрец, набивали подушки для покойников. Как умрёт человек, ему в гроб подушечку с чабрецом клали. Для отбивки посторонних запахов, дело-то такое.

И связки этой непритязательной травки во всех домах в сенях висели, на всякий случай, так сказать. Вдруг кто приберётся нежданно-негаданно, а чабреца-то в доме и нету. По соседям бегать, позориться, что не запаслись для такого случая?

И во всех домах запах этот стоял. Терпкий, при ятный. В чай его не добавляли, так, иногда, от кашля заваривали, но в основном мать-и-мачеху, конечно, ей спасались. И рос он, фимиамник наш, где ни попадя, ковром, поколыхивая сиреневенькими цветочками. Коровы его ногами попирали, овцы с козлятами, да собачки.

А теперь, ишь ты… Элитный чай, шесть «тыщ» за кило. С ума сойти. Модно, элегантно. На лабутенах и в штанах.

«Македоняны, и несторианы, и евтихианы, и диоскоряны, аполлинарианы же, и савеллианы, и севиряны» — вот где битвы были богословские, зачитаешься.

Пигасия, Аффония, Елпидифора и Анемподиста, — это не ники, это имена святых, поемые в темпе престо четвёртым гласом.

Будни наши. И праздники. И дай, Боже, язык не сломать, чтобы я не стала «гугнивым и медленноязычным Моисеови» (ирмос восьмой песни седьмого гласа, воскресный Октоих!)

Не вздумайте оскорбиться.

С вами были уставные пения воскресного дня.

Когда люди, лишь отдалённо причастные к какому-то процессу, начинают раздавать советы, я вспоминаю одну историю. Лежала я в предродовом отделении. И в одной палате со мной была девочка (именно — девочка!) по имени Жанна. Росточку и веса в Жанне было меньше, чем в каком-нибудь мэйн-куне, зато живот вырос очень знатный. Раза в три больше девочки. И по всем врачебным прогнозам Жанна перехаживала срок. Недели этак на две. И был у Жанны, помимо большого живота, огромный муж. А у мужа — мать. Тоже огромная. Этакий всадник Апокалипсиса. С соответствующим голосом и намерениями. Ходила она к Жанне каждый день (хорошая свекровь, не придерёшься!) и с порога, не успев ещё занести над ним свою масштабную мухинскую ногу, провозглашала: «Не родила ещё?! А вот я бы на твоём месте уже давно родила!» Все на чьём-то месте уже бы родили. Не на своём, конечно.

— Воссияет Русь! Матушка наша, Русь воссияет! Царь-батюшка на Руси воцарится! Скоро, Ульяна… Совсем скоро… Заживём. А там, глядишь, и второе пришествие, вот оно, а там и Суд. Но мы ещё успеем, успеем, Ульяна!

Я стою у пруда, кидаю уткам куски булки и зубами держу изнутри щёки, чтобы не захохотать во всё своё регентское горло. Единственное, чего я боюсь в этот момент, так это того, что мой собеседник сейчас ловко выхватит из рукава «Молитвослов для мирян» и заставит меня читать акафист (прецеденты были). Тогда я точно уже брошусь в пруд и булку уже будут кидать мне. Утки, понятно, такой конкуренции не выдержат, улетят.

— Что ты молчишь, Уля? Боишься? Не бойся, Суд Божий не страшен для праведных.

Я в ужасе начинаю озираться в поисках праведников у пруда, но никого нет. Только утки. Видимо, это праведные утки. Я перевожу взгляд с уток-праведников на своего патриотичного собеседника. А там взгляд сталенеет, тембр басовеет, доктрина обретает очертания, голос летит илиимуромской палицей во врагов Расеюшки и православия. Видимых и невидимых.

Святые угодники, Мать Пресвятая Богородица «Прибавление ума»! А ведь с виду — нормальный человек! Просто на кофе после службы пригласил, кто ж думал, что вот так всё обернётся? Спаси Господи, как говорится в наших кулуарах…

Люди ищут чудес, а я в них живу. Они бывают разными, большими и не очень. С некоторыми я настолько свыклась, что всё происходящее кажется обыденностью, хотя это и не так вовсе.

Вот представьте, воскресенье, пять утра. Из постели вылезаешь, как медведь-шатун. А из окна на тебя «приветливо» таращится мокрое злое дерево и веткой показывает козу. Трёхдневный, как щетина, дождь уже и не раздражает. Раздражает только то, что от всей этой сырости и мороси в горле ком из чертополоха, саксаула и морских ежей.

После чая начинаешь уже как филин ухать и профундой здороваться с немногочисленными близкими, которые посмели в это время попасться тебе на глаза. Выбирая зипун потеплее, сипишь по Стрельниковой в надежде отбиться от вцепившихся тебе в горло ежей и безучастно ползёшь в сторону метрополитена. Там, под лязг и скрежет, мычишь, хрипишь «аллилуйя» голосом Леонарда Коэна и понимаешь, что прихожане сегодня будут страдать ушами в дуэте с твоим горлом.

Плюёшь на всю эту физиологию и с лозунгом «как Бог даст» врываешься на клирос. Шесть ноль-ноль. Из алтаря раздаётся возглас священника. И ты в ответ — поёшь! Не голосишь дикой выпью, не скимном рыкающим звучишь, а человеческим голосом поёшь, и, возможно, прихожане догадываются, что это звучит женский голос, а не одесского биндюжника. И не понимаешь — откуда, как?! Всё было против тебя. Погода, простуда, недосып — все составляющие вокального провала.

Но… У Бога много чудес. И это лишь одно из немногих. Но оно случается настолько часто, что уже и чудом это не считаешь. А это не так.

Я удивительной организованности человек. Помню, когда ещё часы активно переводились с летнего времени на зимнее и обратно, я очень строго предупреждала всех певчих чуть ли не за месяц, что, мол, не проспите! Переведите часы с вечера! Поставьте свои персональные будильники в цинковые вёдра и да не опозорьте своего ответственного регента неявкой на службу. В ночи обзванивала самых ненадёжных с неожиданным для несчастных, тёплых и беззащитных людей вопросом: «Который сейчас час, а?!» И ведь не была ни разу отправлена ни по одному неприятному адресу, какова выдержка у музыкантов! Угадайте с одного раза — кто вовремя пришёл на службу, а кто явился к запричастному концерту? Ясное дело — я. Организатор я от Бога, не поспоришь, исполнитель — так себе.