Ульяна Меньшикова - Обо всём

Минут через десять началось уже воистину что-то страшное. Тела уже без команд начали безостановочно корчиться, беспорядочно сучить руками и ногами, выкрикивая дикими голосами в одном темпе и ритме две фразы: «Я не допущу! Я не позволю! Я не допущу! Я не позволю!» Мужчины и женщины по нарастающей переходили на страшный визг.

Мать мира закурила, безмолвно любуясь результатами. Гуру прихлопывала в ладоши, ускоряя темп, батоны на спине тряслись в такт хлопков, мир содрогался, из-за гор показались тучи…

Мы с брезгливым ужасом в шесть глаз наблюдали за этим кошмаром.

— Сынок, никогда так не делай, — шепчу оцепеневшему Илье.

— Меньшикова, это же беснование. Натуральное беснование, — брезгливо шепчет Марго.

Распознал мозг, не подвёл. Такую же почти картину мы наблюдали с Риткой на одной из отчиток в Троице-Сергиевой лавре. Там, под дождём из святой воды и при возложении на них креста, также яростно и страшно визжали и корчились люди, кидая свои тела и об пол, и о стены…

Мы сдали назад и ползком, потихоньку покинули это, вдруг моментально ставшее страшным, место, стараясь не греметь нашим релакс-набором. Попытались приткнуться на соседнюю полянку, не тут-то было, там уже, хрустя и потрескивая сухожилиями, растягивали свои шпагаты мирные йоги, гудя своё «оммм», как шмели.

В глубокой задумчивости, в ужасе косясь на встречные мангалы, мы, не разбирая дороги, кинулись в непроходимую папоротниковую чащу, чтобы там, в реликтовых зарослях, спокойно, без соприкосновения с космическими воронками и Шамбалой дать отдых натруженным ногам.

— Неправильно мы живём, мать, — говорю Маргарите, распаковывая «тревожный рюкзачок».

— Наливай. Правильно мы живём. По полянам не корчимся. Лимончик, лимончик подай. Илья, сосисочку любимой крёстной почисти, молодец, сынок.

Не торопясь, с чувством разливаем коньячок, занюхиваем плавленым сырком и долго, не мигая, смотрим на скачущую по камням Мунушку. Поодаль, по колено в воде стоит здоровенная корова с жёлтой биркой в ухе, и вид безмятежного животного постепенно развеивает морок, и мы уже бодро жуём сосиски, отбиваясь от стаи муравьёв (конечно же, мы угнездились именно на муравейник, кто бы сомневался). Хорошо…

Поднимаемся и последние два километра отмахиваем чуть ли не бегом. Карым, по счастью, совсем безлюден, только козы, куры, да плещущиеся в огромных лужах утки. На маральнике тоже безлюдно и тихо. Разуваемся и бродим босыми вдоль переполненного рыбой пруда, разговариваем с гусями, пытаемся разглядеть спрятавшихся на горе маралов и ждём, когда неторопливые алтайцы-повара приготовят аутентичный обед для трёх странников.

А пока приносят домашний резкий квас, хан-чай в риалах и свежий цветочный мёд. Воздухи благорастворяются, и душа, напрочь забыв мирские заботы, не поёт, нет, она тает, как мёд на солнце, растекаясь внутри и теряя геометрическую угловатую форму, и ты растекаешься вместе с ней и теряешь ежовые очертания, превращаешься в доброго и готового любить весь мир человека. Дышишь. А здесь есть чем дышать. Ветерок, постоянно меняющий направление, приносит с гор то запах цветущей вовсю душицы, то вдруг кедрово-сосновая волна дойдёт, и что-то ещё непередаваемо вкусное горьковато-сладкое щекочет нос и заставляет дышать глубже. Чтобы запомнить, чуть-чуть задержать, чтобы «на потом» осталось, про запас.

Отобедав и нагулявшись (а уходить не хочется совсем), собираемся в обратный путь. Немного отяжелевших и охромевших путников подхватывает попутка, и через десять минут мы уже в деревне.

Дом моей сестры «забор в забор» граничит с очень симпатичной базой отдыха «Солнечный берег». Шагаем вдоль забора и слышим уже ставший «родным» голос, заглядываем в приоткрытую калитку и… Ба-а-а! Наши в городе! Мать мира, в вечерних уже лосинах с люрексовыми лампасами, с ногами «на ширину плеч» гортанно выхаркивает приказы, а вокруг неё выламываются в диком танце всё те же тела. Вторая мать сидит в беседке, курит, отдыхает от трудов эзотерических.

Перекрестившись, мы быстро проскакиваем «место силы» и бежим домой. Там уже топится баня и вовсю полыхает мангал.

Распаренные в бане до цвета буряка, освежаясь местным «чешским светлым», не без интереса наблюдаем из предбанника за безумным отрядом, весь вечер орущим странного содержания речёвки и громко аплодирующим коротким выкрикам Матерей мира. Баня остывает, из-за горы медленно поднимается полная луна, шашлык по-карски уже готов, мы из предбанника перебираемся в беседку, собирается вся семья, ужинаем. А невидимый отряд по соседству всё скандирует и скандирует свои речёвки, марширует вокруг альпийской горки и аила. И никакой музыки, и никакого смеха, и никаких звуков скатывающихся с горки в бассейн тел, ничего… Только отрывистые, гавкающие команды, ответный рёв осипших уже голосов и овации. Отдыхают люди, не придерёшься.

Полная луна восходит в зенит, и из-за забора поднимается утробный вой. В центре круга каменными истуканами стоят «матери», вокруг них на коленях, задрав головы к небу, стоят взрослые дяди и тёти из дорогих и хороших машин и дружно, с энтузиазмом, воют на луну… Над головами «матерей» переливается бриллиантовая пыль и мелодично позванивают золотые червонцы.

Здесь должны быть два монолога, сплошь состоящие из неологизмов, выражавшие сожаление об отсутствии правильной и своевременной психиатрической помощи населению. Цензура не пропустила, но вы уже все взрослые дяди и тёти, додумайте сами.

Как только девы ни убиваются за ради красоты и внимания мужского… Всё про это знают, говорить о вырванных рёбрах и зубах мы сейчас не будем, поговорим о природном обаянии.

Есть такие женщины, глядя на которых понимаешь, что не диетой и хирургией куётся бурная личная жизнь, а чем-то совсем другим.

Жила со мной в одном доме девочка. Звали её, допустим, Марина, но все звали её — Гуся, фамилия позволяла. Пока Марина сверкала тощими острыми коленками из-под коротких девчоночьих юбок, носила две жиденькие блондинистые косички и стеснялась крупного своего носа, жил наш двор тихо и спокойно. Но как только ей стукнуло пятнадцать, буквально за одну весеннюю ночь что-то с ней произошло.

Рост скорректировался с носом, бюст набрал максимально возможную высоту, колени округлились, а стопа достигла предельного 42-го размера. И тихий наш двор с того приснопамятного дня потерял свой патриархальный покой…. У Гуси завелись женихи. Что там творилось, мама дорогая. Дрались из-за неё насмерть. Семнадцатилетние с тридцатилетними. Директор кооператива по варке джинсы дрался насмерть с двумя братьями-близнецами, Гусиными одноклассниками, которые оба были безнадёжно в неё влюблены. Победив барыгу-кооперативщика, они продолжали уже не менее кроваво биться между собой за её расположение. Не повезло ни одному. Зря уродовали друг друга ребятушки.