Ульяна Меньшикова - Обо всём

Слово, которым мы сразу же обозначили эту ситуацию, я писать не буду. Очень сложное и за него придётся идти на исповедь.

Все имена библейских блудниц я запомнила в этот вечер. И даже несколько из апокрифов. Назвал он нас всеми и не по разу. Ослицы тоже были упомянуты, но уже без имён.

А ведь на Иродиад мы не тянули вообще ни по каким параметрам. Юбки в муке, губы в масле и луком от нас разило за три версты. Но когда это останавливало нашего батюшку? Сам он выглядел не лучше, надо сказать. Наспех накинутый подрясник, из-под которого торчали трогательные белые ноги в кожаных коричневых тапках. Топал он этими тапками, как заправский степист. Из-за его поясницы время от времени выскакивал павловопосадский платок Галины Леонидовны. Она тоже что-то там пыталась проблеять, но как солист отец проректор выигрывал.

Приказ собирать чемоданы был отдан на сороковой минуте обличительной проповеди. И первым! Первейшим поездом (о, сколько этих первых поездов было ещё!) ехать по своим Барнаулам и там позорить родителей, а не марать честное имя благочинного и настоятеля и вообще просто святого человека, который взвалил на себя страшный крест из наших тел и душ!

Но ярости благородной, источаемой по всему периметру нашим духовным отцом, мы как-то сразу поняли, что оправдания не прокатят. Вареники в качестве вещдоков прокурор не примет. И пассерованный лук тоже. Чемоданы мы начали паковать в присутствии понятых.

Через час вокально-драматической атаки отец наш выдохся. И переменил своё решение гнать нас в ночи и благословил спать, а в 6 утра выметаться на все четыре стороны. Рита как обычно тихо плакала и переживала, что не учится в политехе. Я хотела спать, а Вадик впал в транс и истово крестился на образ «Смоленской» Божией Матери, причитая, что бабы его сгубили.

Наутро весь церковный причт гудел колоколом. Новость о том, что Ульяна с Маргаритой жрали в пост пельмени и запивали это церковным кагором в окружении двадцати братьев, облетела даже церковных котов, и они смотрели на нас с презрением. О том, что теперь-то нас точно отчислят, служился благодарственный водосвятный молебен. (Да, у нас были недоброжелатели, и что? У кого их нет?)

Галина Леонидовна была счастлива. Ровно до полудня.

Пока не пришла главная просфорница Анна Агафоновна, бывшая разведчица и герой ВОВ, о чём мы узнали только после её смерти, и не узнала о творящемся беззаконии. Зашла на пять минут к нам, задала пару вопросов, а потом пошла будить нашего гневливого батюшку. Что она ему сказала, я не знаю. И не знаю, что сказала Галине Леонидовне, которая пришла и извинилась перед нами, своенравными малолетними дурочками.

Одним словом, нас не выгнали и про эту историю никогда не поминали.

Единственный человек, который с трудом перенёс потрясение, — это Вадюся. После всей этой канители он твёрдо решил стать монахом. Ушёл жить в ещё неотреставрированный Свято-Алексеевский монастырь. Наложил на себя пост и вериги и чуть не помер от подвигов и страшенного авитаминоза. Мы его с Риткой спасли от смерти (без шуток), сдав в больницу.

Потом мы все вместе обретали мощи старца Феодора Кузьмича и, таки, обрели их! А через три года Вадик поехал в Могочинский монастырь на постриг монашеский, а игумен монастыря его взял и женил на дочери своего духовного чада в один день.

У отца Вадима теперь то ли десять, то ли четырнадцать детей, хорошая жена и храм он в северной далёкой деревне отстроил по размерам чуть меньше храма Христа Спасителя.

Поели вареничков, короче.

Ехали мы как-то с Марго не помню — куда и непомню — откуда. Было нам аккурат по 17 лет,

молоды, свежи и ещё интересны участникам стройотрядовского движения.

Чешем мы с ней по перрону, чемоданы по ногам бьются, сетка с едой, килограмм на двадцать, по асфальту волочится. Пыхтим, прём, боимся опоздать. Тут от вагона номер какой-то там отделяется молодой и прекрасный проводник в форме стройотряда, выхватывает чемоданы, рысит с нами до вагона. Хороший мальчик. Воспитанный.

Успели. Сели. Есть сразу же давай, традиция у нас такая. Первый кусок курочки нужно заглотить до отправления. Котлеточкой прижать покрепче. А там уж и оглядеться. Пока оглядывались — прискакал стройотрядовец-проводник.

— Девчонки, айда к нам в вагон, у нас гитара, компания весёлая, попоём, посидим…

А Марго, надо сказать, была крепко не в духе в тот момент.

— Ты, Меньшикова, как хочешь, а я спать! — молвила Марго и мышью летучей шмыгнула на вторую полку.

А стройотрядовец не отступается, зовёт… Посмотрела я на злую Багинскину спину, на стройотрядовца с чёлкой, как у Владимира Лёвкина и пошла туда, где весело и «Атланты держат небо на каменных руках».

Атланты держали небо в пяти вагонах от нашего. И весело так держали, что за песнями и анекдотами часа три промчались, как скорый-литерный мимо мадам Ку-Ку в «Безымянной звезде». Но я же не ехидна подруге своей, пошла проведать, крепко ли спит Риточка, или по обычаю своему иудейскому доедает вторую курочку.

Пришла я вовремя. Аккурат на сватовство. На моей, честно оплаченной нижней полочке, восседали абсолютно незнакомые мне люди, с характерной кавказской внешностью, в возрасте аксакалов (лет под сорок им тогда было, супротив наших 17). Между этими «престарелыми» людьми сидела Риточка с лицом из фильма «Молодая гвардия», и судя по лицу, уже готовая принять мученическую смерть.

На коленях у мученицы лежал огромный фотоальбом, весом в три наших чемодана, наполненный групповыми снимками людей в бурках. Риточку сватали. По-настоящему. Чеченские старшие братья ехали забирать младшего брата из армии. С почестями. А тут невеста на второй полке лежит, благоухает куриной ногой с чесноком. Как не взять?!

— Так! Что здесь происходит?! Мужчины, что вам от неё нужно? Освободите отсек, я сейчас милицию вызову!

Мужчины обстоятельно мне про брата, про дембель, про свадьбу рассказали. Про то, что Ритуза у нас, оказывается, вылитая чеченка и ждёт её счастье в их прекрасной республике. Это ещё до всех печальных событий происходило.

По Риткиной физиономии я поняла, что чеченкой она быть не хочет и замуж тоже не особо торопится. Хотя молчала она, как настоящая чеченская невеста, чем ещё больше набрала очков в глазах аксакалов. Я со своей буйной прытью им не приглянулась. Ушли, правда, альбомчик забрали. Мы доели котлетки в честь освобождения.

А атланты-то ждут. Студент за мной раз десять прибегал. На одиннадцатый, когда уже и аксакалы, и Ритка во сне досматривали десятый семейный альбом, пришлось пойти и «яблочко песню допеть до конца». В четыре гитары надрывались, купе гудело, пассажиры рукоплескали, студент горящими глазами сверлил, успех! Романтика!