Карлос Сафон - Лабиринт призраков

Ранним утром, как это часто случалось, Фермин вышел из дома, чтобы прогуляться по пустынным улицам Барселоны, подернутой инеем. Ремихио, работавший в квартале ночным сторожем, уже запомнил его и всегда останавливал, когда Фермин проходил мимо, и справлялся о самочувствии и бессоннице. Значение этого слова он узнал по радио из слащавой программы для женщин, которую слушал тайком, поскольку принимал близко к сердцу все проблемы, обсуждавшиеся в эфире. В том числе Ремихио беспокоил вопрос, связанный с другим интригующим термином – менопауза. Он считал, что эта хворь лечится с помощью пемзы, которой нужно потереть интимные части тела.

– Почему люди ссылаются на бессонницу, когда следовало бы вести речь о совести?

– Вы говорите загадками, Фермин! Если бы меня ждала в постельке такая горячая штучка, как ваша жена, я бы точно лишился сна. И застегните пальто, в этом году зима пришла поздно и теперь наверстывает упущенное.

Часовое сражение с пронзительным ветром, наметавшим на мостовые улиц сугробы мокрого снега, убедило Фермина, что пора сдаваться и отступать в сторону букинистической лавки. У него накопилось много работы, а он давно научился ценить спокойные часы, которые проводил в зале один, до восхода солнца или до того, как вниз спускался Даниэль, чтобы открыть магазин. Фермин окунулся в голубоватые сумерки улицы Санта-Ана и увидел издалека слабый свет, исходивший из стеклянной витрины. Он медленно подкрался к магазину, вслушиваясь в эхо своих шагов, остановился на расстоянии нескольких метров от него и спрятался от ветра в арке соседнего подъезда. «Слишком рано даже для Даниэля, – подумал Фермин. – Неужели бессонница, которую следует считать совестью, оказалась заразной?»

Он размышлял, следует ли ему вернуться домой, разбудить Бернарду и на деле доказать силу настоящего иберийского мужчины или все же войти в магазин и помешать Даниэлю в его сомнительных занятиях, и прежде всего убедиться, что он не балуется огнестрельным и колющим оружием. Пока Фермин решал эту дилемму, его друг показался на пороге и вышел на улицу. Фермин вжимался в дверь подъезда, пока не почувствовал, что ручка уперлась ему в поясницу. Он видел, как Даниэль запер магазин на ключ и направился к Воротам Ангела. Он был в одной рубашке и нес под мышкой нечто вроде книги или толстой тетради. Фермин вздохнул. Такое начало не сулило ничего хорошего. Бернарде придется подождать, пока он разберется, что к чему.

В течение получаса Фермин следовал за Даниэлем по лабиринту улочек, спускавшихся к гавани. Осторожничать и прятаться не было необходимости: Даниэль, поглощенный своими мыслями, не заметил бы «хвост», даже если бы за ним увязалась компания танцовщиц из кордебалета. Фермин дрожал от холода, горько сожалея, что подбил пальто спортивной прессой, напечатанной на пористой бумаге, плохо подходившей для холодной погоды, вместо плотных и толстых листов воскресных выпусков «Вангуардии». Он хотел было окликнуть друга, но потом передумал. Даниэль двигался, как в трансе, не замечая оседавших на плечах хлопьев снега.

Наконец показался бульвар Колумба, а за ним открывался фантастический вид на гавань: доки, лес мачт тонули в облаке плотного тумана, накрывшего порт. Даниэль пересек бульвар и обошел вокруг трамвайные вагоны, стоявшие на приколе в ожидании рассвета. Петляя по узким проходам между портовыми сооружениями и величественными кораблями, нагруженными товарами со всего света, он добрался до дамбы, где рыбаки готовили сети и прочее снаряжение, собираясь выйти в море. Чтобы не замерзнуть, они разожгли костер в бочке из-под мазута. Даниэль поравнялся с ними. Заметив его, рыбаки посторонились. В выражении его лица явно просматривалось нечто, не располагавшее к разговору. Фермин поспешил догнать друга и, приблизившись к нему, успел увидеть, как Даниэль бросил в костер тетрадь, которую принес с собой.

Фермин шагнул к нему и, встав напротив, с другого края бочки, усмехнулся. Глаза Даниэля сверкали в отблесках пламени.

– Если вам так не терпится заработать пневмонию, уточняю на всякий случай, что Северный полюс находится в противоположной стороне, – рискнул пошутить Фермин.

Даниэль пропустил мимо ушей его слова, созерцая, как огонь пожирает страницы тетради: они сминались и съеживались в языках пламени, словно чья-то невидимая длань испепеляла их одна за другой.

– Беа будет волноваться, Даниэль. Может, нам пора вернуться?

Даниэль поднял голову и отстранено посмотрел на Фермина, будто не встречал его прежде.

– Даниэль!

– Где он?

– Простите?

– Пистолет. Что вы с ним сделали, Фермин?

– Пожертвовал сестричкам из ордена Милосердия.

На губах Даниэля выступила холодная улыбка. Почувствовав, что он как никогда близок к тому, чтобы потерять друга, Фермин подошел к нему вплотную и обнял за плечи:

– Идемте домой, Даниэль. Прошу вас.

Даниэль неохотно сдался, и в гробовом молчании они шаг за шагом преодолели обратный путь.

На рассвете Беа услышала, как открылась дверь квартиры и в прихожей негромко зазвучали шаги Даниэля. Несколько часов она просидела в кресле, укутавшись пледом. В коридоре возник силуэт Даниэля. Если он и видел жену, то не подал виду. Он прошел мимо и направился в спальню Хулиана, которая помещалась в глубине квартиры и выходила окнами на крошечную площадь перед церковью Святой Анны. Беа поднялась и двинулась за ним. Муж стоял в дверях комнаты сына и смотрел на тихо спавшего малыша. Беа тронула Даниэля за плечо.

– Где ты был? – шепотом спросила она.

Он повернул голову и посмотрел ей в лицо.

– Когда же все это закончится, Даниэль? – вздохнула Беа.

– Скоро, – ответил он. – Очень скоро.

Серым неприветливым утром Ариадна ступила на длинную кипарисовую аллею. Она несла в руках букет красных роз, купленный по дороге у ворот какого-то кладбища. Царила мертвая тишина. Не слышалось щебетания птиц, ветер не осмеливался ни единым дуновением потревожить палые листья, ковром устилавшие каменные плиты. Листья шуршали под ногами, и под аккомпанемент своих шагов Ариадна прошла расстояние до больших ворот с пиками, закрывавших вход на территорию поместья. Ворота венчала надпись: «Вилла “Мерседес”».

Резиденция Маурисио Вальса возвышалась в отдалении, посреди новой Аркадии, утопая в садах и рощах. Зубцы башен и мезонины подпирали пепельно-серое небо. Ариадна – белое пятно в сером мороке – разглядывала очертания дворца, видневшегося среди скульптур, кустов живой изгороди и фонтанов. Дом напомнил ей раненое чудовище, которое заползло умирать в дальний уголок леса. Ворота были приоткрыты, и Ариадна вошла.