Сара Бергман - Съевшие яблоко

А потом, когда Павлик устал топать короткими ножками, и молодой человек взял его у Альбины, посадив себе на руки — все окончательно разладилось. И хотя веса малыша он даже не замечал, возникшие в связи с ним проблемы заметил очень хорошо.

Ян заговорил.

— А ты знаешь, что сначала этот парк назывался «Комбинат культуры»? — дергал он Мезенцева за рукав. — И открылся в двадцать восьмом году. А раньше здесь была Всероссийская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка!

И заговорил он даже не так, как дома, где по временам донимал неумолчным трещанием, нет. Сейчас он просто не давал вставить ни слова.

— А «Парк Горького» его назвали только в тридцать втором году. В честь Максима Горького! А ты знаешь, что на самом деле его звали не Максим, а Алексей Максимович? И никакой не Горький, а Пешков!

И нес любую чепуху, перескакивая с пятого на десятое. Говорил только ради того, чтобы говорить. К тому же кричал так громко, что уже люди начали оборачиваться.

Мезенцев пытался одернуть его раз, другой. Но тот реагировал на окрики и замечания вяло и хватало его только на полминуты. А потом начиналось снова:

— А первую детскую железную дорогу в парке открыли в тридцать втором году. И она была первая в стране. И у нее была даже собственная электростанция и депо и…

И конца края этому не было.

До Мезенцева даже не сразу дошло, что вся эта трескотня имеет смысл. Вполне четкий определенный смысл — не дать раскрыть рот Альбине. На которую мальчик бросал уже откровенно неприязненные исподлобные взгляды.

Так что, когда через полчаса атмосфера накалилась до непереносимости, Мезенцев сдался и повернул к машине. После чего все в глубине души вздохнули с облегчением.

А стоило Альбине выйти из машины у своего подъезда, Ян вдруг так же резко как и заговорил — замолчал. И теперь уже не раскрывал рта и не поворачивал насупленного хмурого лица от окна. А весь вечер и все воскресенье угрюмо просидел над учебником. Из которого, казалось, все равно ни слова не запоминал.

Так что, посчитав, что первый блин вышел комом, Мезенцев решил пока новых попыток к сближению не предпринимать, оставив все как есть. Пусть успокоится, привыкнет. В конце концов Альбина есть и никуда не денется. А Ян не первый и не последний ребенок, которому приходится смиряться с существованием у взрослых личной жизни. Ведь все как-то справляются — привыкнет и он.

Но все же ситуация была какая-то беспокойная. Странно и неприятно среагировал на Альбину и Еж. Не то чтобы Мезенцев сознательно познакомил женщину с приятелем — это получилось случайно. Просто столкнулись в кафе возле работы нос к носу, в ситуации, в которой уже нельзя не познакомиться.

Мезенцев их представил, Альбина вежливо улыбнулась. Посидели — выпили кофе, поговорили о чем-то незначительном, посмеялись.

Зато потом, когда девушки рядом уже не было, Кондратьев, долго и внимательно глядя на Мезенцева, ни с того ни с сего сказал:

— Увез бы ты его обратно к старику.

И эти его слова настолько попали в унисон с собственным беспокойством Мезенцева, что тот почувствовал себя неуютно. Как Еж догадался о возможных проблемах с Яном, если мальчик ни разу не упоминался в разговоре, он не понял. Но Еж выразился недвусмысленно и однозначно.

На попытку же Мезенцева спросить понравилась ли ему Альбина и что тот имел ввиду, Кондратьев, верный своей манере, ушел от ответа. Сказал только, что Альбина — «девка правильная» и Мезенцеву «в самый раз». А что касается Яна и данного совета — не сказал больше ни слова.

Все это нервировало и доставляло смутное беспокойство. Вопреки подозрениям Ежа, Мезенцеву и в голову не приходило отказаться от Яна. Нет, мальчик уже жил с ним, он был своим и даже родным и отправлять пацана обратно к профессору Мезенцев не думал, не собирался и не сделал бы ни под каким видом.

Но и отношения с Альбиной из-за такого конфуза как-то застопорились. Конфетно-букетный период был давно пройден, а пройти дальше не удавалось. Во-первых, отношения как-то с самого начала начали складываться слишком серьезно и теперь было неловко, а во-вторых, оказалось просто некуда пойти.

И там и там дети. И если Павлика, хотя бы теоретически, можно было уложить спать — то квартира Мезенцева не подходила совсем. Конечно, можно было привести девушку сразу после работы. Но что потом? Торопливо, как школьники перед приходом родителей, прятать следы, пока Янка не вернется с занятий в десять? Глупо и стыдно.

Да и строго говоря, не вызывала Альбина того душевного томления, с которым он, скажем, еще в институте смотрел на белокурую Софью Володарскую. У которой были томные голубые глаза и острые коленки. Да, Альбина была женщиной милой, привлекательной, желанной. Но Мезенцев невольно начал задумываться — а не сыграло ли роль в его привязанности такое долгое непривычное одиночество? Может быть ему просто не хватало женского общества: мягкости, ласки, физического тепла?

А у Альбины опять-таки Павлик. И если сам Мезенцев к чужому ребенку относился спокойно, то очень остро на него среагировал Ян, а это — куча проблем.

И такие мысли все чаще занимали Мезенцева во время длительных прогулок на промозглом ветру, когда уже нестерпимо хотелось домой к большой кружке горячего чая. И он шел молчаливый, сунув руки в карманы и погрузившись в собственные мысли.

— Зайдешь?

Мезенцев вздрогнул от неожиданности. Оказывается они незаметно уже дошли до дома Альбины и стояли у самого подъезда. А девушка мило и чуть сконфуженно улыбалась из-под надвинутой на самый лоб шапки, нервно поправляя круто завитую прядь, то и дело выскальзывавшую и падавшую на глаза.

Под взглядом Мезенцева она залилась краской и передернула узкими плечиками:

— Кофе попить. Зайдешь? — глаза у нее горячно блестели в свете уличного фонаря. — Я Павлика к свекрови отвезла…

C переходом отношений в горизонтальную фазу ситуация неожиданно изменилась к лучшему. Вдруг, сама собой.

Во всяком случае, так это представлялось Мезенцеву. И все не просто стало лучше — все стало просто великолепно. Лучше и желать нельзя.

В постели девушка была нежна, податлива и немного застенчива. Ровно так, как нужно. Ее — такую маленькую и хрупкую — было даже страшно раздавить. И если во время прелюдии она еще оставалась скованной и смущенно краснела, то спустя какое-то время раскрепощалась и теряла застенчивость. А такие женщины по-настоящему заставляют чувствовать себя мужчиной.

И Мезенцев уже потихоньку таял, каждый раз, когда долго и упоенно целовал Альбину на кухне, заперев детей в зале.

— Дай!

— Не трогай, он мой! Не трогай, уйди!

Истошные вопли из комнаты заставили обоих подпрыгнуть и поспешно отстраниться. Но в кухню никто не вломился, как показалось поначалу. Это так громко кричали в комнате, что звук доносился даже сквозь закрытую дверь.