Сара Бергман - Съевшие яблоко

Снова задумался, а потом через плечо спросил:

— Что там тебе Альбинка твоя говорила? Не напиваться? — и принялся разливать, — ну а мне никто не запрещает. Я напьюсь.

Мезенцев подумал и молча придвинул к нему свою стопку. От мысли, что сейчас нужно будет идти домой под этот взгляд у него до боли скручивало внутренности.

А ситуация все не улучшалась. И даже наоборот, казалось, день ото дня Мезенцев оказывался во все более глухом тупике. А тут еще, как на зло, у Альбины заболел Павлик.

Сначала она позвонила предупредить, что не пойдет вечером в кино, как собирались. А когда Мезенцев приехал сам, оказалось, что квартира наполнена плачем и запахом горячего молока.

Павлик сидел у матери на руках, закутанный в одеяло, и бесконечно хныкал, не замолкая ни на минуту.

Мезенцев на словах как мог проявил участие, съездил до аптеки, заодно купил мед и памперсы.

Но где-то в глубине души не смог побороть разочарования. На самом деле, ему отчаянно хотелось провести этот вечер в постели с Альбиной, хотя бы только для того, чтобы переключиться и ненадолго выкинуть все из головы. Но не сложилось.

— Тихо, тихо… спят уста-алые… — уже заметно нервничая укачивала Альбина малыша, в надежде, что тот, наконец, уснет и у него спадет температура. Но спать Павлик не желал. Он изворачивался и хныкал на руках у матери.

Даже Мезенцев, стоя в паре шагов от них, чувствовал жар, исходящий от маленького детского тела.

— Спя-ят уста-алые… — мудрено же было малышу уснуть на нервных руках матери.

— Хватит, — сжалился Мезенцев, — ты устала, давай я его подержу. — И протянул руки.

На мгновение Альбина заколебалась, но потом со вздохом облегчения передала ему ребенка. Тот мгновенно замолчал.

— Спасибо, — благодарно посмотрела Альбина на Мезенцева, у меня уже руки отваливаются. — Пойду лучше пока ему попить погрею.

Молодой человек машинально кивнул, слегка укачивая ребенка. А тот уютно пригрелся, смежил веки и, казалось, наконец задремал. Альбина перешла на шепот:

— Опять придется больничный брать — на работе меня просто убьют.

— У тебя ребенок, ничего не скажут, — успокоил Мезенцев, глядя как Альбина с заученной бесшумностью сноровисто открыла холодильник, достала маленькую кастрюльку и поставила на огонь.

— Да брось, им-то что, — бросила Альбина, — им не объяснишь, что такое дети. Считают, что работа — это работа.

Мезенцев промолчал, хотя в душе подумал, что в этом есть своя правда. Не председатель же суда родил ей Павлика.

Но тут же себя одернул — в нем скорее всего говорило неудовлетворенное раздражение.

А Павлик был милейшим младенцем. Задремавший на руках Мезенцева малыш покрылся испариной, маленькие губки капризно надулись, крошечные пальчики во сне сжимали и разжимали кромку одеяла. Маленький новый человек — целая жизнь. Мезенцев только сейчас начал понимать зачем люди заводят детей. Для вот этого упоительного, обнадеживающего чувства: твоя жизнь не закончится на тебе, ее продлит вот это существо, в которое ты сейчас вкладываешь частицу себя.

Будто почувствовав пристальный взгляд, малыш на мгновение приоткрыл заспанные глаза, раскрыл рот и очень внятно позвал:

— П-пап-па.

И Мезенцев испугался.

Хорошо, что очень поспешно обернулась Альбина:

— Не обращай внимания. Он путает, — и слегка сконфуженно пояснила, — Юрка давно не приезжал. — Ей, видимо, было неловко за то, что родной отец уже забыл и даже не интересовался Павликом. Хотя по идее стыдиться полагалось ему. — Давай я его возьму, — протянула Альбина руки.

Но Мезенцев покачал головой:

— Да зачем, — ему уже и самому стало непонятно, чего он так напрягся. Павлик маленький — у него любой большой мужчина уже папа, как ему запомнить папу, который приезжает раз в три месяца? А, если подумать, это даже приятно. Мезенцев поправил одеяло, с удовольствием ощущая приятную тяжесть детского тела в руках, — ну спит и спит, не трогай, не буди.

Альбина бросила на него короткий беспокойный и вопросительный взгляд, но не стала возражать.

Через полчаса, когда Павлика попытались было уложить в кроватку, он мгновенно проснулся и поднял вой. Пришлось Мезенцеву снова взять его на руки. Малыш бесстрашно уткнулся покрытой испариной макушкой в колючую бороду.

— Останешься? — с надеждой спросила Альбина. Сама она уже вымоталась и мысль о том, что теперь придется одной всю ночь укачивать ребенка ее пугала.

Мезенцев с сомнением пожал плечами и потянулся за телефоном.

Пока он вышел на кухню звонить за спиной слышал неумолкающий плач. На руках у матери Павлик проснулся и спать больше не желал. Бросить ее сейчас было просто не по-человечески. В конце концов, у нее болен маленький ребенок. А Ян большой, и от того, что он раз переночует один ничего не случится. В профессорском доме он жил один месяцами. Ян взрослый и самостоятельный и…

Это все Мезенцев и попытался объяснить. Но повисшая в трубке тишина заставила разлиться неприятный холодок в желудке. Он нахмурился и уточнил:

— Ты же не обижаешься?

Ян проявил удивительное равнодушие. Ну да, его оставят ночевать одного, ну да Мезенцев не придет домой, ну да, с утра нужно будет позавтракать, запереть квартиру, отдать ключи соседке. Он всего лишь вяло и без выражения сказал: «хорошо».

И теперь тем же тоном ответил:

— Нет.

Мезенцеву стало не по себе и он доверительным тоном сказал в трубку:

— Ты ведь у меня взрослый парень? — тот не ответил, — понимаешь ведь, что он маленький?

— Понимаю, — сказал голос в трубке.

И на этот раз Мезенцеву показалось, что в мальчике действительно нет никакой обиды. Скорее всего он сам себя накручивал, подстрекаемый чувством вины. Но ничего плохого он не совершал. Ян действительно уже взрослый — он все понял.

Мезенцев повесил трубку с облегчением. И более или менее успокоено остался ночевать.

Однако утром, когда он наскоро заскочил домой помыться и переодеться, то едва только открыв дверь услышал, что в ванной течет тонкая струйка воды. Ян видимо забыл ее выключить, когда уходил в школу. А на ночь включил, потому что сидел один.

У Мезенцева до боли похолодело внутри от какого-то нового мучительного чувства вины.

Но поделать уже было ничего нельзя.

В пятницу, девятнадцатого апреля Кира прибежала в школу радостная и нарядная. Сколько бы ни говорила она себе, что ей все равно, сколько бы ни обижалась, а не могла совладать с собой — Кира ждала папу.

И сегодня, в ее день рождения, он непременно должен был приехать. В ожидании этой встречи девочка с самого утра прыгала от затаенной радости. Влетела в класс в новом свитере, расшитом эмблемами, клетчатой юбке, которую покупал папа, в белых марких колготках. Она даже чуть-чуть подкрасила глаза, ведь ей уже исполнилось четырнадцать. И с удивлением заметила, что на нее засмотрелись мальчики.