Сара Бергман - Съевшие яблоко

— Никита, я с тобой разговаривала как со взрослым человеком. — Капитолина Елисеевна каким-то усталым жестом поправила на переносице очки. Пожилая учительница тоже не кричала, не ругалась и не читала нотаций. Но и в ее глазах стоял невысказанный укор и — что хуже всего — разочарование. — Но видимо рано. — Она с досадой покачала головой.

Никите нестерпимо остро захотелось закричать: «нет-нет не рано, я такой, как вы думали! Я взрослый! Это все случайность, недоразумение, мы нечаянно!», но это были уж совсем детские отговорки и парень молчал.

Пожилая учительница поджала тонкие морщинистые губы:

— Взрослый человек, Никита, должен уметь разделять людей на тех с которыми ему по пути, и на тех с кем нет. И прежде чем общаться с кем-то — думает что за человек около него.

И она посмотрела на него внимательным долгим взглядом.

На мгновение Никита задумался: а о ком она? О тех, которые дрались или может прямо о том, с кем он дружит — о Лизе?

Но Капитолина Елисеевна, должно быть подумав, что Никита понял все правильно, не стала пояснять. А неожиданно придвинув к себе раскрытый классный журнал и взяв ручку, отвернулась:

— Иди, я тебя не задерживаю.

Никита послушно вышел, так ничего и не спросив и ни в чем не уверившись. Внутри у него много чего накопилось. Хотя он уже твердо ощущал, что надо всем этим пенится и бурлит огромное чувство стыда перед матерью, которая и сейчас должно быть сидела дома и рыдала над апокалипсическими картинами загубленной жизни сына, которые сама себе рисовала.

После разговора с директрисой Лиза уже больше не пошла на уроки.

Выслушала все, насуплено глядя в пол. Промолчала равнодушно на угрозу выгнать из школы. И пошла в класс. Где, продравшись сквозь толпу пятиклашек, сгребла с парты свои тетрадки.

А после долгих два часа мерзла нахохлившись на турниках. Пока шли уроки мимо почти никто не приходил, а если и проходил, то не поднимал глаз. Некому было даже удивиться, как она не побоялась лезть на такую высоту по покрытым снегом и льдом лестницам.

Никита появился после длинной перемены. Шел с одноклассниками, закинув сумку на плечо, не оборачиваясь к турникам.

Глянул только однажды, будто нехотя. Увидел Лизу и только тогда остановился. Посомневался, а потом медленно, загребая на каждом шагу шапки снега носками ботинок, потянулся к подножью лестницы.

Лиза тут же полуслезла-полусъехала с опасно-обледеневших перекладин.

— Привет. — И просияла от радости. Именно Никиту она так долго и морозно ждала. И от близости дружеского плеча сразу почувствовав себя и теплее и увереннее, заулыбалась, — как дела? — они не виделись уже столько дней, что само существование друга стало для девочки зыбким, а теперь она моментально приободрилась, снизу вверх глядя на его наивную добродушную физиономию. В нахлобученном на шапку капюшоне Никита был похож на лохматого дворового пса из их старого дома, беззлобного и некусачего.

Парень проследил за тем, как одноклассники скрылись за калиткой, поправил на плече ранец и обернулся к подружке. Лицо его приняло недовольное выражение, странно диссонирующее с обычной доброжелательной гримасой.

Он с неожиданной резкостью выплюнул:

— Классно. Просто зашибись. — И в интонации, и в манере и в позе его проступало что-то очень знакомое, но не его, не Никитино. И не с первого мгновения поймешь что. Злоба.

Лиза не испугалась, а растерялась. Опешила, наивно открыто не опуская глаз. Повисла тишина. В самом том, как они стояли у турников, по щиколотку в снегу, не глядя друг на друга было что-то такое болезненно-тревожное, что у Лизы засосало под ложечкой. Она напряженно нахохлилась в холодном пальто, сжавшись в нервный комок. Она еще не понимала, что происходит, ей не хватало для этого ни ума, ни жизненной опытности. Интуитивно чувствовала нехорошее, но еще не могла от этого защититься.

— А у меня не очень. — Голос ее жалобно дрогнул и в конце стыдно истончился. Лиза заискивающе, просительно посмотрела на приятеля.

Хотя голова девочки уже интуитивно была вжата в плечи.

Парень бросил на нее короткий и уже без сомнения злобный взгляд. В тоне его так же звенело ожесточение. Но только если бы оно исходило от кого другого Лиза бы знала что делать и как защититься.

— У тебя не очень? — выщерился парень и голос его был чужой и незнакомый, — а у меня у матери предынфарктное состояние. Ты знаешь что такое предынфарктное состояние? — яростно выплюнул он, — а если она умрет?! А если инфаркт будет?! А у меня между прочим никого больше нет! У меня мать одна. А все из-за тебя!

Девочка будто еще ужалась в размерах. Взгляд ее стал совсем заискивающим и одновременно развязным. Она криво и ненатурально улыбнулась и затянула:

— Ну а что мы-то сделали? Нечаянно же получилось. Это она придумывает. Чего уж прям такого страшного, забей, — и снова делано улыбнулась, будто пыталась и его настроить на беззаботный лад. Собиралась еще добавить, что ее тоже директриса отчитала, но ведь она вытерпела, так что все ерунда.

Но не успела, потому что парень неожиданно яростно сделал шаг вперед наступая. Да так резко, что девочка невольно отшатнулась, будто даже испугалась.

— Забить?! У меня мать больная лежит, а я забью! Это тебе никого не жалко! У тебя-то матери нет! Ты же помоечная, приблудная! Конечно, чего тебе беспокоиться — за тебя-то никто не переживает!

И на лице его выделились красные от мороза скулы.

— Тебе все можно, хочешь по улицам шляйся, хочешь в ментовке сиди! Из-за тебя-то ни у кого инфаркта не будет! Ни о ком беспокоиться не надо! Тебе и в институт не поступать, можно и школу не кончать. Иди вон шляйся, тебя твои хачики базарные ждут.

— Да ладно тебе. — Губы девочки жалко, болезненно скривились, но она все еще с надеждой смотрела на приятеля.

А он уже глядел на нее так, как всю жизнь смотрели все остальные.

— Неа, нифига — мне не ладно! Я не такой как ты. Хочешь шляться — иди шляйся. Иди вон напейся и пусть они там тебя отдерут всем базаром, ты только рада будешь. Правильно мать говорит — ты конченая! Это же тебе так нравится! Давай иди — делай что хочешь!

Иногда Лизе снились такие сны: мир стал другим, не таким как минуту назад. Она бегала по улицам и не узнавала домов и людей и ей было холодно. И тоскливо страшно, ноющим высасывающим внутренности страхом. И сейчас страх был похожим.

— Предел мечтаний — с вонючими хачиками напиться. — Все не унимался парень, — шлюха ты и алкашка. И не надо мне тут больше сопли размазывать, какая ты несчастная. Тебе наверное самой больше всех понравилось! А я… и вообще… — зашёлся он и запутался в бессильной злобе. Потому что все уже было сказано, и дальше некуда. И потому бросил последнее, отчаянное, — короче все, не лезь ко мне вообще. Пошла ты.