Сара Бергман - Чудесная страна Алисы

— А-а-а! — Роман Родзиевский вскочил на кровать, днище прогнулось под его весом. Он качнулся и зашатался. — А-а-а-а! Уха-ади-и!

Вязкость рук и ног и ясность мышления чередовались у него с аморфностью мыслей и чистотой движений.

Шахматная королева — гнетущая, сгустившаяся масса в сумрачном углу комнаты — вдавливала пол своей единственной чугунной, бесконечно тяжелой ногой, и волны паркета шли на Романа Родзиевского, готовые смыть его с кровати. Туда, где с пола на него смотрели кролики. Сотни. Тысячи белых кроликов. С красными вздутыми глазами, сочащимися сукровицей, которая стекала и обволакивала, впитывалась в тонкие — тонкие-тонкие, как иголки, бесконечно длинные зубы.

Они хотели, чтобы Роман с ними поиграл. Но не в салки или догонялки, а почему-то в шахматы. У них ведь не хватает Белого Рыцаря!

— А-а-а… Во…! Бля! Е… па… ма… Бля… — кричал Роман Родзиевский невнятно, и его собственные губы вдруг стали тонкими, подвижными, и язык уменьшался во рту.

В руке по случайности все еще оставалась не откупоренная бутылка, и он принялся яростно отбиваться:

— Пош-шли! Б…ля… Кро…лик! — в ярости бил и бил он по смеющимся зубам, отмахиваясь от глаз. Бутылка в его руках разбилась о пышущий мясом алый цветок, и водка с кровью окатила комнату волной брызг:

— А-а-а… А… суки! Ебаные твари! Пошли вон! Твари! Гребаные уроды! А-а-а! — орал Рома с кровати, слюна и пена брызгали с его рта, попадая на отчаянно размахивающие руки, в которых он сжимал рваные бутылочные осколки… Истерические слезы ужаса текли по лицу.

Ольга Артуровна и Алексей сидели на кухне уже пару часов. Ольга в углу, на мягком, обитом плюшем диване, Алексей — крупный и тяжелый — на стуле. За окном давно стемнело.

Говорили.

Алексей рассказывал про работу — все же они были почти коллеги и с почти одинаковым стажем. А ситуация была, в общем, не нова.

Не она первая — не она последняя.

В какой-то момент — Алексей наблюдал это много раз — все проходят через подобные кризисы. Человеку свойственно ошибаться. И меняться. А принять себя изменившегося трудно. Тяжело смириться с чем-то, чего уже не можешь — или кажется, что не можешь. Принять в себе какие-то вещи, к которым еще не готов. И труднее это на тех работах, которые требуют специфического склада мышления. Так это было у него, так проходит и у Ольги. Но кризисы преодолеваются, а жизнь остается.

— А что касается, — неторопливо рассасывал конфету Алексей — перед ним уже лежала наполовину пустая коробка, Дыня обижалась во сне, что ей не дали сладенького, — этого твоего…

— Кольцеворотова, — машинально подсказала Ольга Артуровна.

— Ой, и где ты их берешь, с такими фамилиями, — досадливо отмахнулся Алексей. — Так вот, насчет Кольцеворотова…

Ольга Артуровна пила чай. После сна она вдруг почувствовала, что голодна. Попыталась вспомнить, когда ела в последний раз — и не смогла. Наверное, больше суток назад. А может, и двух.

Алексей прекрасно готовил, даже лучше, чем она сама. И чай у него был горячий, ароматный, пряно пахнущий чабрецом. Который Ольга всегда называла тимьяном и ассоциировала с приготовлением рыбы. Но оказалось, чай с ним отзывался приятным покалыванием в кончике языка, деликатно возбуждая вкусовые рецепторы. Пробуждая аппетит и успокаивая нервы.

Ольга тоже потянулась за конфетой.

— Так вот, насчет Кольцеворотова, — продолжал Алексей раздумчиво, — гони ты его в шею.

Ольга Артуровна невольно рассмеялась:

— Так уж и в шею?

— Ну а чего тебе бояться? — справедливо пожал плечами мужчина. — Если нервирует — убери. Это же все от тебя идет, а не от него. Не в нем проблема-то. — Алексей облокотился о стол и тяжело навалился на руки. — Ну что он делает: статьи спер да сплетни распускает? Это, извини меня… — неопределенно дернул он подбородком.

Ольга Артуровна, просто чтобы что-то сказать, скорее иронично, нежели действительно споря, добавила:

— Он с завом пьет. Мужская, — усмехнулась она, — компания.

— И что, — внимательно посмотрев, спросил Алексей, — зав этот тебе большой начальник?

Она только засмеялась отмахнувшись:

— Ой, да какой он начальник? Посадили первого попавшегося. Я с ним еще раньше работала, пустозвон — попка. Да и должность-то… — пренебрежительно махнула она рукой, — бумажная. Козел отпущения.

В душе сознавая: Алексей был прав. Она проходила через такое десятки раз. Всегда найдутся коллеги, которые хотят подсидеть или накляузничать. Всегда ходят слухи, сплетни. В интернете о врачах пишут такие отзывы, что страшно читать. Люди вообще несправедливы. И по большей части некомпетентны. Но никогда это не вызывало у нее такой реакции. Все она преодолевала легко, почти не замечая. С высоко поднятой головой.

— Оль, от возраста не зависит, какой ты специалист. Можно и в семьдесят работать, и в восемьдесят пять. И не говори, что ты таких не знаешь.

Когда она начинала девочкой на «запиши-перепиши», работала и ничего не боялась. Не боялась брать первого пациента, читать лекции, идти завом. И в самом деле, с чего она взяла, что скоро будет никому не нужна? Были бы силы и здоровье. Здоровье было. А силы? Ольга придирчиво заглянула в себя. И решительно отметила: и силы тоже.

— А Кольцеворотова своего не хочешь увольнять — задави. Вчера промолчала? А сегодня скажи. Твое слово против его. Ну не смеши, бога ради…

А Рома?

Да, было. Был какой-то момент, мгновение, когда она готова была почти влюбиться. В красивые глаза, нахальную веселую улыбку. Но все это прошло. Прошло так же быстро, как и появилось. Почти в один и тот же момент.

Пока она не воспринимала Ромку как личность. Легко и просто платила ему деньги. Наблюдала. С отстраненным любопытством экспериментатора. Все было просто. И ей было все равно.

Но потом…

Как только Ольге показалось, что ее потянуло, как только она в первый раз присмотрелась и увидела в нем человека — настоящего, живого человека — Ромка перестал быть для нее мужчиной. Взыграл какой-то доисторический, идущий из глубины веков инстинкт.

Защищать слабое и беспомощное. И Ромка стал для нее тем, кем и являлся — вечным инфантильным, потерянным подростком. Нелепым, неустроенным. Неприспособленным к жизни.

Материнский инстинкт. Как глупо и смешно все получилось. И как очевидно стало теперь, когда можно спокойно оглянуться назад.

Своих детей нет, и это ее выбор, выбор осознанный. И сейчас, положа руку на сердце, Ольга Артуровна могла сказать, что правильный.

Но ничто не дается в этой жизни просто так, за все надо платить. И одиночество — монета о двух сторонах. Ведь она все время одна. Ни с кем не деля, встречает удачи и неудачи. Одна живет, ест, спит, ездит в командировки. И никто не ждет ее в аэропорту по возвращении. Ей даже ужином некого накормить.